 |
 |
|
|
В ближайшее время в издательстве "Сеанс" выходит книга культового петербургского кинокритика и интеллектуала Михаила Трофименкова "Кинотеатр военных действий". Как сказано в аннотации, автор "прослеживает общую судьбу кинематографа и борьбы за независимость во второй половине XX века, рассказывает о кинематографистах, ставших свидетелями, участниками и жертвами военных переворотов, герильи, репрессий, неоколониальных войн; о солдатах, партизанах и революционерах, ставших кинематографистами. Масштабное полотно свидетельствует о событиях в десятках стран на четырех континентах: Алжире, Вьетнаме, Палестине, Иране, Чили, Аргентине, Франции, Италии, Германии, Японии... везде, где во имя великих идей лилась кровь и экспонировалась пленка".
"АПН Северо-Запад" с любезного разрешения автора публикует три фрагмента из книги - о запрещенном французском фильме "Моранбонг", снятом в Северной Корее, о приключениях американских кинематографистов Эролла Флина и его сына Шонна на Кубе после победы Фиделя Кастро и в Камбодже при Пол Поте, а также - о операторе Монике Эртль, отомстившей за смерть Че Гевары его убийцам.
...
В течение четырех лет действовал запрет, наложенный министром информации Луи Тернуаром не только на прокат, но и на экспорт «Моранбонга, корейской хроники» (1959) Жан-Клода Боннардо. Режиссер не мог даже отослать копию в КНДР, хотя это был первый и до сих пор единственный опыт совместной работы северокорейских и «капиталистических» кинематографистов.
Весной 1958 года журналист Арман Гатти — вскоре он прославится как режиссер политического театра — предложил начинающему режиссеру Боннардо, своему другу по партизанскому отряду, присоединиться к делегации французских интеллектуалов, собравшейся в КНДР. Боннардо прихватил с собой камеру и 20 тысяч метров пленки, купленной в кредит: у них с Гатти брезжила смутная идея документального фильма.
Делегация добиралась до Пхеньяна через Прагу, Москву, Иркутск, Улан-Удэ и Читу. Никто не вернулся назад с пустыми руками. Крис Маркер опубликовал по возвращении альбом фотографий «Корейцы» (1959). Лемарк, автор «Песенки французского солдата», снял 40‑минутный фильм о путешествии. Журналист и будущий кинорежиссер Клод Ланцман, ближайший сотрудник Сартра по журналу Les Temps modernes, на всю жизнь сохранил воспоминания о романе с корейской медсестрой, встреченной в госпитале, куда он сопровождал Гатти, еще в Москве сломавшего руку.
А Гатти и Боннардо просто остались в Пхеньяне.
Ужиная с французскими товарищами, Ким Ир Сен загорелся идеей франко-корейского игрового фильма. Финансовое участие в проекте разоренная войной страна принять не могла — какие финансы, если даже рельсы для тревеллинга пришлось мастерить из водопроводных труб, — зато о таких человеческих ресурсах, какие предоставил Ким, даже не мечтал ни один режиссер в мире. Гатти в экстазе писал жене во Францию: «Сто тысяч актеров и фигурантов... Пхеньян ничем не отличается от Парижа».
Гатти и Боннардо написали сценарий — парафраз классической корейской любовной повести: влюбленных — не аристократа и гейшу, как в оригинале, а солдата и оперную певицу — разделяла война. Назвали же они фильм в честь театра Моранбонг, святилища национальной сцены, во время войны разрушенного американскими бомбами, но продолжавшего давать спектакли в подземном укрытии.
Боннардо закончил съемки и вернулся в Париж только в июле 1959 года, еще полгода занял монтаж. Ну а затем фильм запретили за «показ в неблагоприятном свете войск ООН»: имелись в виду эпизоды бомбежки театра и освобождения из плена северокорейцев, ожесточенно топчущих американскую униформу и одежду, выданную ООН. Правда, удалось организовать 11 мая 1960 года единственный показ во время — но не в рамках — Каннского фестиваля. Восторженная критика сравнивала «Моранбонг» с «Надеждой» Мальро.
Запрет с фильма снял в 1963 году новый министр информации Ален Пейрефит: говорят, им двигала любовь к Азии, но, наверное, свою роль сыграли и презрительные слова об ООН, как раз брошенные де Голлем.
Пикантная деталь: на Монументе идей чучхе в Пхеньяне можно увидеть мемориальную доску в честь Тернуара, приложившего недюжинные усилия для мирного воссоединения Кореи в свою бытность председателем Общества франко-корейской дружбы.
В общем-то Тернуар был героической личностью: секретарь Национального совета Сопротивления, он был арестован гестапо, выжил в Дахау. Но для кинематографистов его недолгое пребывание на посту министра информации (с 5 февраля 1960 года по 24 августа 1961 года) ассоциируется с запретом «Моранбонга», «Маленького солдата», фильма Криса Маркера «Куба — да!» (1961) «по причине рисков для общественного порядка, содержащихся в подобных произведениях». Тогда же, 18 января 1961 года, была введена еще и предварительная цензура сценариев.
...
Самым первым приветствовал победу барбудос человек, представить которого в одной «интербригаде» с Сартром и Кортасаром можно, лишь обладая сюрреалистическим воображением. А история его «романа» с Фиделем отсвечивает незамутненным безумием.
В начале 1959 года в популярной передаче Front Page Challenge канадского филиала CBS о том, что Кастро «превзошел все его ожидания», а в массовых казнях прислужников Батисты, взволновавших Америку, неповинен, поскольку «во время революции невозможно контролировать диких людей», заявил человек, по его словам, учивший Кастро искусству красноречия.
Вот в эту деталь поверить было решительно невозможно.
Любовь Эролла Флинна, лучшего голливудского капитана Блада и Дон Жуана, к Кубе не была секретом. Но любовь специфическая: при Батисте актер был завсегдатаем казино и борделей, принадлежавших, как, собственно говоря, и сама Куба, американской мафии. Флинн не был чужд и политике, но в его жизни она стояла в одном ряду с пьянством, наркоманией и опасной любовью к несовершеннолетним секс-бомбам. ФБР, собиравшее досье на Флинна, то причисляло его к тайным членам компартии, то подозревало в работе на нацистскую разведку. Его путешествие в Испанию, где он то ли вступил в интербригаду имени Авраама Линкольна, то ли просто искал приключений, а получил контузию при авианалете, трудно сочетается с рассказами о золотой свастике за отворотом его пиджака.
По данным ФБР, Флинн весной 1959 года встречался с Кастро, убеждая его отказаться от национализации ночного клуба «Сан-Суси». Сам же Флинн и его 16‑летняя пассия Беверли Аадленд расписывали, как — в последние дни Батисты — они прибыли на Кубу. Оставив девушку в отеле, Флинн исчез на пять дней, которые провел в Сьерра-Маэстре. И не просто провел, а участвовал в перестрелке и был ранен, чуть ли ни въехал в Гавану на повстанческом танке. Но самым ярким впечатлением Флинна было то, что при их знакомстве Че Гевара в упор не узнал звезду.
По этой версии, Флинн встречался с Кастро в качестве журналиста, командированного концерном Херста, но его статьи опубликованы не были. Кастро о своей дружбе с Флинном ничего не рассказывал. Но актер, какова бы ни была доля фантазии в его рассказах, «вписался» за революционную власть не на шутку. Слова о Фиделе как настоящем Робин Гуде часто приписывают Мэтьюсу, но куда органичнее они звучат, когда их вкладывают в уста звезды «Приключений Робин Гуда» (1938) Майкла Кертица и Уильяма Кейли. Пропаганде кубинской революции посвящены два последних в жизни Флинна фильма.
Делая кинокарьеру своей подружке, Флинн выступил продюсером, сценаристом — и, естественно, исполнителем главной роли — «Кубинских девушек-мятежниц» (1959) Барри Мэхоуна, своего бывшего личного пилота и менеджера, зарекомендовавшего себя затем как самого восприимчивого к новым технологиям голливудского продюсера. Забытым фильмом восхищаются, увы, поклонники трэша, сраженные зрелищем ногастой Беверли верхом на танковой пушке.
«Девушки-мятежницы» — не единственный такого рода фильм 1959 года. Совсем скоро Кастро станет для Америки исчадием ада, но, пока он не выбрал коммунистический лагерь, Голливуд успел попользоваться им. Эдвард Кан снял «Пирс № 5, Гавана» (1959), где янки, при- летевший в Гавану в поисках пропавшего друга, вместе с прекрасными сотрудниками контрразведки срывал контрреволюционный заговор. С дистанции времени кажется изумительным, что этот заговор, включавший в себя бомбежки Кубы самолетами без опознавательных знаков, кажется предсказанием Плайя-Хирон.
Вторая работа Флинна куда как серьезнее: его комментарии сопровождали документальный фильм Виктора Палена «Правда о революции Фиделя Кастро».
Флинн не дожил до премьеры обоих фильмов: 14 октября 1959 года 50‑летнего актера сразил сердечный приступ. «Девушки-мятежницы» вышли в недолгий прокат 25 декабря. «Правду о революции» показали на Московском фестивале, а в коммерческий прокат она вышла, кажется, только в ГДР.
Шона Флинна, сына Эррола, как актера не назовешь ни копией отца, ни пародией на него. Неловкость, какую-то болезненную неловкость вызывает сама мысль о том, что сын короля «плаща и шпаги» почти все, что он успел сыграть за всего-то 28‑летнюю жизнь, сыграл в итальянской халтуре худшего разбора. Если не считать его появление в 15‑летнем возрасте на папином телешоу, то дебютировал он, увы, конечно, в «Сыне капитана Блада» (1962) Тулио Демичели, усугубил «Знаком Зорро» (1963) Марио Кайано, «Пистолетами великолепной семерки» (1966) Ромоло Герьери. На таком фоне Умберто Ленци, в «Сандоке, Мацисте джунглей» (1964) которого играл Флинн, покажется Бергманом.
Сам Шон, очевидно, понимал тщету своей актерской — да и музыкальной тоже: в 1961 году он выпустил сингл — карьеры. Поэтому его лучшей «ролью» стала та роль, которую отец пытался сыграть в Испании и на Кубе, но оконфузился. В 24 года Шон стал военным фотографом — жестоким, то есть хорошим фотографом. В том, как он снимал мускулистые допросы вьетконговцев, чувствуется аппетит. Да и вряд ли бы Paris Match, Time, Life и UPI стали бы ангажировать его исключительно ради громкого имени. Впервые приехав во Вьетнам в январе 1966 года, он отлучился на съемки своего последнего фильма «Пять парней для Сингапура» (1967) Бернара Тублан-Мишеля. Очень трогательно, не правда ли: оставить настоящую войну ради того, чтобы поиграть в войнушку, вернувшись на экране почти в те края, откуда он прилетел.
Из-за съемок Шон пропустил былинное Тетское (новогоднее) наступление освободительной армии в январе 1968 года, когда партизаны ворвались в самый Сайгон и вели бой чуть ли ни на первом этаже посольства США. Зато его не упустила Камбоджа, на которую вьетнамский пожар жадно перекинулся весной 1970 года.
6 апреля Флинн и его коллега Дана Стоун, оседлав арендованные мотоциклы «Хонда» и попозировав на прощание, укатили в джунгли — делать репортаж о партизанах. По международным конвенциям, военные корреспонденты имеют право носить оружие для самообороны, не лишаясь при этом профессионального иммунитета. Про Шона Флинна говорят, что это право он толковал весьма расширительно. С детских лет обожая оружие, он больше всего ценил «узи» — и, судя по всему, проверял его в деле — и якобы держал на квартирах в Сайгоне и Дананге пластическую взрывчатку в количестве, достаточном, чтобы с лица земли исчезла целая деревня.
Принимая во внимание то, что Шон был оператором «кислотного» фильма Жан- Жака Лебеля и Ги Жоба «Нормальное состояние» (1967), не будет слишком смелым предположить, что ребята могли захватить с собой что-нибудь на десерт. Не зря же коллеги прозвали их «беспечными ездоками». Хотя их последняя экспедиция достойна кисти не Денниса Хоппера, а Копполы.
На мотоциклах, обвешавшись оружием, возможно, что и с психоактивными веществами... Нормальное состояние. Ну конечно, только так и надо отправляться на свидание с «красными кхмерами». Короче, «беспечных ездоков» больше никто не видел.
В тот же день, 6 апреля, в Камбодже бесследно исчезли Жиль Карон с двумя спутниками и еще два журналиста. И это был еще не рекорд: 31 мая пропадут 8 корреспондентов, а всего за 1970 год — 25. Во Вьетнаме журналисты погибали, здесь — испарялись.
Очевидно, большую часть из них убили «красные кхмеры», единственная национально-освободительная группировка в мире, которая уничтожала всех посторонних наблюдателей. Обычно этим отличались ультраправые режимы. Хотя точнее сказать, что Флинн и Стоун исчезли в «черном ящике». Поскольку «красные кхмеры» были непроницаемой вещью в себе. Достаточно сказать, что и личность человека, известного под именем Пол Пот, до сих пор не установлена со стопроцентной достоверностью.
...
Как Освенцим перестал быть метафорой государственного террора со смертью Майнса, так и выражение «поколение Освенцима» было не метафорой, а констатацией факта. Кто-кто, а оператор Ганс Эртль безусловно принадлежал к нему. Великий Эртль. Кудесник горных, подводных, спортивных съемок, автор множества технических изобретений. Любовник Лени Рифеншталь, соавтор ее «Олимпии» (1938) — он руководил операторской группой фильма. Дерзкий альпинист, храбрый фронтовой оператор, высоко ценимый самим Роммелем.
В 1948 году Эртль обосновался в Боливии: Южная Америка приютила многотысячную диаспору нацистов. В 1951 году неподалеку от него поселился Клаус Альтман, ставший чуть ли не названым братом Ганса. Альтманом именовал себя один из самых разыскиваемых военных преступников, начальник лионского гестапо Клаус Барбье, замучивший Жана Мулена, представителя де Голля в оккупированной Франции, ее национального героя; в своей новой жизни — консультант боливийских «горилл», ну и, само собой, агент ЦРУ.
Правда, некоторое время Барбье оставался без настоящего дела. Революция 1952 года хотя и не вывела из нищеты индейцев, крестьян и шахтеров, но на целых 12 лет остановила кару- сель военных переворотов, с которыми Боливия только и ассоциировалась в мире. Зато после военного переворота 1964 года эта карусель завертелась с новой, все более кровавой силой и так и вертелась до 1982 года.
В 1952 году Эртль вывез в Боливию семью, включая 15‑летнюю дочь Монику, арийскую красавицу, «спортивную Лорелею». Отец научил ее меткой стрельбе и операторскому искусству. Она даже сняла «Хито-Хито» (1958), один из двух фильмов отца о девственных лесах в Боливии.
Безутешный Ганс ушел из кино в 1961 году: трактор, на котором он куда-то перевозил все свое профессиональное достояние, упал с моста, погибли любовно сконструированные им камеры и все пленки. Даже суперсовременная камера, подаренная испанской принцессой Изабеллой, не вселила в него сил, достаточных, чтобы вернуться к делу своей жизни. Отныне он посвятил всего себя ферме в 6 тысяч акров, окрещенной «Свободной республикой Бавария», а Моника вышла замуж за человека «своего круга», но вскоре безоглядно разорвала этот круг.
В 1969 году Моника ушла от мужа к Гидо Альваро Передо, называвшему себя Инти — «солнце» на языке кечуа, — а сама стала Имиллой — «Игуаной».
Инти был одним из пяти выживших бойцов боливийского отряда Че Гевары — «Армии национального освобождения». Его старший брат Роберто — «Коко» — сражался вместе с ним и погиб. Инти укрылся на Кубе, вернулся, чтобы возродить АНО, но погиб 9 сентября 1969 года: то ли в бою со 150 солдатами, окружившими его дом, то ли раненый и плененный.
Вторую попытку герильи совершил в июле-ноябре 1970 года его младший брат Чато, но и его отряд был разбит, а сам он чудом спасся.
Третьей герильей стала «Игуана».
1 апреля 1971 года Моника, изменив внешность, под видом немки, подающей прошение о визе, пришла на прием к боливийскому консулу в Гамбурге, полковнику Роберто Кинтанилье. Тремя пулями она расквиталась с тем, кто в свою бытность шефом полиции приказал отрезать руки мертвому Че, позировал с сигарой над трупом ее Инти, а возможно, и сам убил его.
Пистолет ей — характерная деталь эпохи — дал Джанджакомо Фельтринелли. Крупнейший итальянский издатель, первый публикатор «Доктора Живаго» и «Леопарда», имел с Кинтанильей свои счеты. В 1967 году он прилетел в Боливию в надежде связаться с отрядом Че, но был арестован: Кинтанилья допрашивал его.
Вскоре Фельтринелли и сам уйдет на нелегальное положение, создаст «Группы партизанского действия» — о бойцах одноименных групп времен войны де Бозио снял «Террориста» — для вооруженного сопротивления надвигающемуся фашистскому перевороту. 14 марта 1972 году он погибнет, по официальной версии, подорвавшись на собственной бомбе при попытке совершить диверсию на ЛЭП.
За голову Моники объявили награду в 20 тысяч долларов — в пять раз больше, чем за самого Че, — но она вернулась в Боливию. Теперь — за «дядей Клаусом», Альтманом-Барбье. В буквальном смысле слова за ним: Дебре пишет, что Моника собиралась выкрасть его и вывезти на суд во Францию. Но 60‑летний нацист переиграл «Игуану»: 12 мая 1973 года в Ла-Пасе ее ждала засада. Отец мог лишь поблагодарить бога за то, что она погибла мгновенно, в бою.
Михаил Трофименков
На фото вверху - Моника Эртль