2007-01-22 Даниил Коцюбинский

Поиском «русской национальной идеи» нынче одержимы столь многие, что впору говорить о самой настоящей умственной лихорадке, подобной “gold fever” столетней давности. С той лишь разницей, что на Аляске тогда искали и находили настоящее золото, в то время как в недрах русского национализма «интеллектуального золота», которое можно было бы успешно инвестировать в развитие страны, всё никак не найдут.

И не потому, что «старатели» плохи. Просто «прииск» бесплоден. И первыми это открыли отнюдь не «атлантисты-мондиалисты из ЦРУ», а современники американских золотоискателей – русские националисты, сто лет назад создавшие первую в истории партию русских националистов – Всероссийский национальный союз – и попытавшиеся сформулировать целостную идеологию русского национализма.

Была такая партия…

Всероссийский национальный союз (ВНС) возник в 1908-1910 гг. «по горячим следам» первой Российской революции. Его создали столичные интеллектуалы-энтузиасты русской национальной идеи – и сравнительно плотная и многочисленная группа представителей русской элиты, проживавшей на территории нынешних Украины, Белоруссии, Литвы, Молдовы и некоторых других регионов.

Среди лидеров партии стоит упомянуть депутатов III-IV Госдум от губерний этого региона – П.Н.Балашева (председатель ВНС), П.Н.Крупенского, В.В.Шульгина, А.И.Савенко, а также посланца Тульской губернии гр. В.А.Бобринского.

Русский национализм опирался в ту пору именно на «Западный край» по вполне понятной причине: представителям русской элиты в этом регионе приходилось экономически и социально конкурировать с польскими помещиками и еврейскими торговцами. Кроме того, опасной «цензовым» русским жителям окраин казалась местная националистически настроенная интеллигенция, которая стремилась пробудить в малорусском и белорусском крестьянстве вместо «общерусского» — собственное национальное самосознание.

В III Думе (искусственно скроенной правительством П.А.Столыпина «под помещиков» и навязанной стране в результате «третьеиюньского переворота») русские националисты образовали две близких по духу фракции, которые в 1909 году – при явном сочувствии со стороны П.А.Столыпина – объединились в мощную (вторую по численности) Русскую национальную фракцию. Наряду с фракцией «Союза 17 октября», русские националисты, входили в проправительственное большинство Думы и были надежной законодательной опорой обеих половин столыпинского курса – и реформаторской, и репрессивной.

Русских националистов ни в коем случае не следует путать с черносотенцами, которые принципиально выступали за пересмотр итогов революции 1905-07 гг., упразднение законодательной Думы и сохранение сословного строя. В отличие от крайне правых (Союза русского народа, Союза им. Михаила Архангела и др.), ВНС считал законодательную Думу великим благом для России и безоговорочно поддерживал столыпинский курс, нацеленный на уничтожение сословного общества и модернизацию страны.

Однако с самого начала и идеология, и тактика ВНС были исполнены очевидных внутренних противоречий.

Так, с одной стороны, ВНС безусловное признавал самодержавную власть царя, а с другой – говорил о необходимости «единения» монарха с народным представительством. При этом оставалось неясно: что делать в том случае, если это «единение» вдруг разладится – кого поддерживать: царское правительство или думское большинство?

Пока у власти оставался близкий националистам Столыпин, эта дилемма не возникала. Но когда Столыпина не стало и почти все его реформы отправились под сукно, фракцию и партию русских националистов начало лихорадить. Левая часть все более склонялась к фронде и контактам с либеральной оппозиицей (прогрессистами и кадетами), в то время как правая часть выступала за дрейф в сторону крайне правых.

В конце концов, в августе 1915 года, в разгар первой мировой войны левые националисты окончательно откололись, тем самым «добив» весь партийный проект, и без того уже давно находившийся при смерти. Образовав фракцию «прогрессивных националистов», они вошли в состав Прогрессивного блока, объединившего большинство фракций Госдумы, жестко потребовавших от царя создания «правительства доверия» (то есть, кабинета, состоящего из министров, пользующихся доверием думских депутатов).

Таким образом, ВНС, в отличие от большинства прочих российских политических партий, погиб не в результате событий 1917-1918 гг., установивших в стране тоталитарную однопартийную диктатуру, а под бременем внутренних противоречий, раздиравших его на протяжении длительного времени. И дело было отнюдь не только в исчезновении спасительного покровительства в лице П.А.Столыпина. Причины лежали глубже – в недрах самой «русской национальной идеи».

«Ах, глупые, глупые русские люди!..»

Начать с того, что отношение ВНС к базовой партийной ценности – русской национальности – было глубоко парадоксальным. Парадоксальность эта вытекала из необходимости «органически» увязать воедино несколько взаимоисключающих тезисов.

С одной стороны, следовало обосновать «отличность» русского народа от всех прочих, в том числе от европейцев (иначе о каком «русском национализме» вообще можно вести речь?): «Русский человек, - писал один из главных теоретиков ВНС – харьковский профессор психиатрии П.И.Ковалеский, - не американец и не англичанин, а имеет свои, веками сложившиеся самобытные формы».

С другой стороны, учитывая, что русские националисты выступали за реформирование России по европейским образцам, требовалось доказать, что русский народ не только развивается по единым с Европой законам, но способен делать это «не хуже европейцев» (иначе какой же это «национализм», если он не обосновывает идею безусловного национального величия?).

Наконец, с третьей стороны, надо было обязательно сделать упор на недостатках и слабостях русского национального бытия. Это было необходимо для того, чтобы обосновать центральную идею ВНС: введения специальных правовых преференций для русских людей, на всей территории России и правового ограничения «инородцев» (особенно евреев) во всех сферах общественной жизни. Краткая справка: для Российской империи такой подход был абсолютно новым, ибо до тех пор правовые ограничения носили лишь сословный, конфессиональный и региональный характер. ВНС же, по сути, впервые в российской истории предложил применить этнократический (по сути, расовый) подход.

Совместить решение всех этих задачи, как можно понять, было практически невозможно.

Уже сам перечень национальных добродетелей русского народа (необходимый для утверждения доктрины национального величия) оказывался усеченным и охватывал, в основном, лишь сферу духовных устремлений, оставляя за скобками вопрос о «материальных» - трудовых и гражданско-политических свойствах русской души. И.А.Сикорский (видный теоретик ВНС и также профессор психиатрии) определял основные черты русского характера так: «Это, во-первых — идеализм воззрений и жизни, придающий русскому народу особую печать этнического культурного бескорыстия, во-вторых — общеизвестная славянская грусть и задушевность, придающая медленный темп, глубину и основательность всем душевным движениям, начиная от мысли и кончая действием, в-третьих — вера, как психологическая черта и свойство, дающее уверенность, устойчивость и прочность надеждам, ожиданиям и самому идеализму. <...> Четвертой отличительной народной чертой является русское гостеприимство и терпимость…».

При всей романтической возвышенности этой характеристики было ясно, что всего перечисленного недостаточно для победы русского народа в великом международном соревновании. А потому еще один профессор (на сей раз правовед) Н.О.Куплеваский спешил заверить: «Русский народ, как показала его история, есть народ даровитый и энергичный».

В доказательство, правда, приводились сравнения исключительно с населяющими Россию инородцами, а отнюдь не с передовыми европейскими нациями: «Решительно ничем не доказано, что русские бездарнее инородцев, — наоборот, — восклицал один из основателей ВНС, известный публицист М.О.Меньшиков. — В какой хотите области — культурной, государственной и общественной — самые выдающиеся в России люди Великороссы».

И все же требовалось во что бы то ни стало найти хоть какие-то аргументы в пользу «мирового величия» русской нации не только в духовном, но и в гражданско-политическом измерении. Таких достоинств идеологам ВНС удалось отыскать, увы, всего два.

Первым абсолютным достоинством оказывалась способность русского народа к построению и удержанию крупнейшего в мире государства: «Никто не откажет русской народности в том, что она наделена всеми свойствами великих народов, - официально заявлял Совет ВНС. - Она это доказала уже тем, что создала одно из величайших в мире государств».

Второй бесспорной добродетелью объявлялась вековая покорность русских людей мудрой самодержавной власти, ведущей его к всё новым историческим вершинам.

Таким образом, с «сильными сторонами души» у русской нации, согласно убеждениям русских националистов, наблюдался определенный «недокомплект». В то же время перечень слабых сторон русского национального характера был не только весьма обширным, но и куда более эмоционально и словесно насыщенным. Однако самым драматичным был даже не это, а то, что все без исключения достоинства русской натуры при ближайшем рассмотрении оказывались «предтечами» ее недостатков.

Так, по мнению Ковалевского, оборотной стороной эзотерических достоинств русской души – всечеловечности, мечтательности и духовной синтетичности русской натуры оказывалось отсутствие «европейской угловатости, непроницаемости, неподатливости», что обрекало «русский славянский ум» на малопрактичность. Депутат-националист П.Н.Ягодынский, выступая с думской кафедры, прямо говорил, что русских надо обязательно «подтолкнуть на дело, и тогда оно пойдет». «Славянская непроизводительность! – восклицал лидер воронежского отдела ВНС В.А.Бернов. – Как много национального, глубокого трагизма в этом изречении!..»

В свою очередь, торжественно воспетая идеологами ВНС покорность русского народа самодержавной власти также, как выяснялось, вытекала далеко не из целебного источника. А именно, из неумения русских людей свободно и мирно ладить друг с другом, из их склонности к розни. «Одиннадцать веков тому назад наши славяне поехали к варягам за море признаваться, что земля-де наша велика и обильна, но порядка в ней нет: у себя сами не можем его сделать — так придите, мол, вы княжить и володеть нами!.. Что тогда, что теперь мы плохо надеемся на свои силы... Мы разрозненны». «Волевые свойства нашей племенной психики» не только «антигосударственны», но в принципе враждебны «всякому порядку», - отмечал публицист В.Онежский, - нигде народ не испытывает такое отвращение к «праву, закону, общественной морали», как в России». «Заметьте любопытное совпадение, - делился мрачным наблюдением Меньшиков. - В века крепостного права затихла анархия. Она была подавлена, и возможная свобода граждан была осуществлена. С отменой рабства, с развитием т.н. демократии, вновь поднимается анархия, и общая свобода печально никнет».

«Гражданское самосознание и сознание своего достоинства у нас слишком еще низки... Это влечет за собою, естественно, недостаточное уважение в другом человеке человека».

По мнению одного из самых известных русских националистов – публициста и депутата II-IV Дум В.В.Шульгина, русская нация в начале XX века представляла собой «население, резко различающееся на две части. Так называемый «народ», в общем, физически и душевно здоровый, но ленивый, невежественный и лишенный одного из существенных элементов культуры — уважения к «чужой» собственности. Другая часть населения, так называемая «интеллигенция», полубольная, вечно всем недовольная (наполовину «нытики», наполовину «бомбисты»), мало способная к практической деятельности», словом, «смесь дегенеративных эстетов с анархизированными дегенератами».

Порою русские националисты срывались на откровенную брань по адресу «обалдевшего русского головотяпа» (определение Бернова): «Ах, глупые, глупые русские люди, несчастное русское стадо!.. – восклицал Шульгин. - Значит, дурацкие головы, судьба будет еще хлестать вас по щекам до тех пор, пока не поумнеете».

Разумеется, жестко критикуя русский народ, русские националисты делали это не от избытка «национал-мазохистических» комплексов, а ради того, чтобы таким образом пробудить его: «Наш долг отметить, оттенить еще ярче и правдивее отрицательные стороны наших братьев, дабы надлежащим воспитанием возможно было исправить и вытравить то, что наложено нашими условиями жизни и тысячелетним рабством».

Больше и острее всех о недостатках русского национального характера писал Меньшиков, рассуждения которого стоят того, чтобы процитировать их подробно.

«Народ никогда не гибнет от грехов небольшой кучки людей, он тонет лишь в наводнении грехов. Иной раз слушаешь парламентского болтуна, в узком черепе которого играет шарманка: «гнет правительства», «растоптанная свобода» и т.д. Хочется спросить: — ради истины, скажите, препятствовало ли правительство, например, обрабатывать хорошо поля? Однако они прескверно обработаны, — и не только у крестьян, а и у помещиков, катающихся на автомобиле. Мешало ли правительство устраивать фабрики и доводить их до возможного совершенства? Однако фабрик до сих пор немного, и они плохи, причем не было бы, может быть, никаких фабрик, если бы правительство не поддерживало их разными субсидиями. Мешало ли правительство торговать расчетливо и честно? Или священникам вести трезвую и благочестивую жизнь?

<…> Вы кричите, что правительство разворовало Россию. Позвольте! Разве народ не тем же занимается, если говорить правду? Разве не во всех сословиях у нас рвут казну и тащат, кто сколько может?

<…> Кричат, что власти дармоеды, а пусть-ка каждый мужик посмотрит кругом себя: мало ли у него в своей деревне захребетников? И не захребетник ли он сам чей-нибудь?

<…> Те, что кричат, будто русский народ «задавлен» трудом — или сами лентяи, или никогда не видывали настоящей крестьянской работы. Взгляните, как работают французы, немцы, англичане. Взгляните, как работают даже латыши, чтобы не ходить далеко. Смешно даже сравнивать их труд с обыкновенной, через пень в колоду, возмутительно-небрежной крестьянской работой «с прохладцей», кое-как, лишь бы отделаться.

<…> Не малоземелье, а местами наоборот — многоземелье губит крестьянское хозяйство. <…> С 1/3 десятины китаец больше собирает, чем наш крестьянин с 10... Вы скажете — мы не Китай, у нас и климат, почва другая. Сущий вздор. Только отношение к земле другое, неблагородное, безумное, преступное, — больше ничего».

<…> Свои громадные имения русские дворяне «только и сумели, что растратить, распродать, прокутить, не успев за несколько столетий завести ни саксонской, ни китайской культуры. В школах почти ничему не научаются, выносят жалкое знание как повинность, которую сбрасывают с плеч тотчас по окончании курса... «Правами» пользуются чаще для злоупотреблений, свободой — для освобождения себя от долга и приличия».

И все это, по мнению Меньшикова, не есть беда лишь одного привилегированного сословия ― это симптом кризиса нации в целом, ибо «в возможном идеале своем народ есть именно то, что представляют собой дворяне, — не менее, но и отнюдь не более. Народ это усиленно доказывает проявлением тех же свойств в зародыше. Едва освободили крестьян, как по деревням пошел тот же, совершенно дворянский кутеж, те же по натуре барские, легкие нравы насчет женщин, то же отлынивание от труда, то же безверие, та же беспечность к образованию — поразительное равнодушие к дельным книгам и пристрастие к печатной дряни, тот же анархический нигилизм, то же, в общем, печальное легкомыслие нашей расы».

«Боже, до чего мелкое, душевно низкое племя — славяне!»; малороссы — «подлое, бездарное племя», «но великороссы оказались еще более дряблыми и пресными, чем хохлы», — такую оценку дал русским людям Меньшиков в своем дневнике 14/27 апреля 1918 года (за несколько месяцев до гибели от рук чекистов).

Разумеется, теоретики ВНС пытались найти более или менее убедительную причину того, что русский народ оказывался до такой степени не соответствующим их же собственным ожиданиям и расчетам.

Указывали, в частности, на врожденное слабоволие русских людей, проявлявшееся в неумении как трудиться, так и постоять за себя: «Слабейшую сторону славянского характера составляет воля»; «Славяне легко уступают там, где другие умеют постоять за себя. Притом воля у Славян выражается порывами <...>, как будто для накопления ее требуется срок».Главным, на что обращали внимание русские националисты, когда пытались понять причину отставания русского народа от западных соседей, являлись исторические обстоятельства. Во-первых, пережитки монгольского ига. Во-вторых, постоянная военная угроза. В-третьих, многовековое крепостное право (мы – «дети рабов и рабовладельцев» - писал Ковалевский). В четвертых, - русские националисты не были бы сами собой, если бы не указали на этот фактор, - пагубное влияние иностранцев и инородцев: «Русские бездеятельны, не предприимчивы, вялы, не жизнерадостны, у них нет увлекающей их исторической или национальной страсти, - сетовал Меньшиков. - Все это признак нейтрализации духа, погашения его путем подмесей со всех сторон. <...> Слишком подмешанный народ делается плохим народом, «подстилкою» для более чистых рас».

Наконец, в-пятых, фактором, угнетающе воздействовавшим на русский национальный характер, оказывалось то, что являлось едва ли не главным доказательством его исторической состоятельности – самая крупная в мире держава: «Основное несчастие России в том, что она растянута в пространстве до последнего предела натяжения, до разрыва. Силы великого племени, приложенные к столь неизмеримой площади, в каждой точке сводятся почти к нулю. Именно отсюда наша неспособность ни в одном месте громадной страны развить культуру сильную и богатую… <…> Из необъятного протяжения России вытекает не только общая бедность, но и пестрота страны, отсутствие физического единства, физической целостности <…>, отсутствие морального единства. Самая превосходная политика не даст нам мощи тех наций, что выработались на небольшой территории»; «Россия одна из тех незадачливых народностей, которые слишком широко разбросались — чисто пространственно и утратили в немалой степени цельность своих частей» выносил решительный приговор территориальной мегаломании Меньшиков. Ему вторил Ковалевский: «Слишком большое племя и беспредельное пространство — важная основа к безбоязненности соседей и склонность к неподчинению себе подобному (то есть, собственной власти — Д. К.), — а отсюда нередкие неприятные уроки от сплоченных соседей в виде разорений, пленений и грабежей».

Критический круг замыкался. Главнейшие достоинства русского народа оказывались на поверку «недостатками наизнанку», а их причины — фатально неустранимыми.

Оставалось лишь надеяться на чудо. Что идеологи ВНС и делали. Чудо это они именовали «национальным пробуждением» (в рассуждениях нынешних приверженцев русской национальной идеи тоже речь идет об «энтузиазме», «пассионарности» и прочих факторах, которых в реальности нет, но которые во что бы то ни стало необходимо обрести ex nihilo). Порой вожди ВНС выражали уверенность в том, что пробуждение уже началось: «Русский народ сам по себе не жесток и не изувер. Он забит, он угнетен, он апатичен, он не смел, он осторожен, он нерешителен, он безличен, он недоверчив, — но это было. А ныне русский народ просыпается со всеми своими добрыми славянскими качествами. В добрый путь!».

Пассажи такого рода, однако, были единичными.

Ясно, что такая «эмоционально шизофреническая» доктрина делала весь идейный продукт «малосъедобным» и очень уязвимым для внешней критики. Увлечь такой системой фраз широкие слои образованных классов (за исключением русских обитателей Западного края, обреченных в ту пору быть русскими националистами, так сказать, «по определению»), не говоря уже о массах народа, — было практически невозможно.

В объятьях «братской» ненависти

Отношение ВНС к «инородцам» и проблеме регионализма также представляло собой попытку «органично» соединить кислоту и щелочь. А именно, постулат о необходимости межнациональной гармонии – с призывом к активной и бескомпромиссной борьбе с инородцами.

В основе рассуждений русских националистов по данному вопросу лежала жесткая приверженность принципу «единодержавия», то есть, «единой и неделимой»: «Никому не должно быть даруемо никаких автономий, ибо это был бы первый шаг к расчленению России на части»; «В России — место только России. Русский государственный язык, общая национально-государственная культура и нераздельность русского царства — вот пункты нашей непримиримости».

Русские националисты были убеждены в бесспорном праве русского народа на государственную монополию на всей территории России: «Русскому народу, своими трудами, страданиями и кровью создавшему великое Российское государство, принадлежат в России державные права по отношению к другим народам»; «В давно возглашенной теории: “Россия — страна многих народностей, объединенных государственной властью”, мы видим попытку подменить яркую идею Русского Царства бесцветным расплывчатым образом “многонародной России”…».

«А что же с инородцами? — риторически восклицал Меньшиков. — Разве они не такие же граждане, как коренные Русские? Конечно, не такие и не должны быть такими»; «Мы, Русские, 900 лет строили и создавали наше государство, поляки 900 лет расстраивали и разрушали это государство <…>. Государство принадлежит тому народу, душа и тело которого вложены в территорию»; «Сама история доказала неравенство маленьких племен с нами. Скажите, — что же тут разумного идти против природы и истории и утверждать равенство, которого нет?»

Главный лозунг ВНС «Россия для русских!» расшифровывался так: «Политическое господство и наиболее выгодное экономическое положение в России должно принадлежать русским, - пояснял Куплеваский. - Русский народ и все русские национальные союзы должны заботиться об экономических выгодах и удобствах для русского населения».

Конкретно речь шла о гарантиях преобладания русских людей в высших органах власти (Госдуме и бюрократическом аппарате), в местном самоуправлении (ВНС предложил идею специальных квот для русского населения при выборах в земства Западного края), в бизнесе (была выдвинута идея предоставления людям русской национальности со стороны государства исключительного права на льготное кредитование).Здесь необходимо напомнить, что под русским народом ВНС подразумевал национальное триединство великороссов, малороссов и белорусов, отказывая последним двум в самостоятельном национальном бытии.

Инородцам «любезно» предоставлялось право быть «младшими братьями» русского народа: «В наших иноплеменных согражданах желаем видеть братьев по духу, новых, младших русских, и от души принимаем их в свою родную, кровную семью». Право старшинства предоставляло русскому народу возможность неограниченного вмешательства в жизнь подчиненных народов, иначе именуемое правом имперского «благоустройства» («благоудобства»).

При этом вожди ВНС прекрасно сознавали, что инородцы никогда не смирятся со столь унизительным положением и что межнациональная борьба в империи будет тем острее и неизбежнее, чем свободнее окажется ее общественная жизнь. Национальное движение, — подчеркивал в этой связи А.И.Савенко, — «всегда и неизменно является прямым следствием политических свобод»; «Если вы, господа, хотите уничтожить национальную борьбу, у вас есть для этого одно средство — опять уничтожить всякие свободы, придавить опять все народности могильным камнем бюрократического абсолютизма».

Таким образом, выходило, что чем более успешно Россия движется по пути реформ, тем ожесточеннее различные народы, населяющие ее, борются за независимости и конкурируют друг с другом. Как нетрудно понять, уже здесь крылся глубоко пессимистический прогноз относительно возможности гармонизировать отношения русского народа и инородцев в будущем, а равно относительно благоприятного для России развития ситуации в целом. Ибо модернизирующаяся империя напоминала в этой связи плотно закрытый котел, поставленный на огонь.

Отсюда вытекало глубоко враждебное, негативное отношение ВНС к самому факту наличия инородцев в составе империи: «Чем меньше инородческих элементов входит в организм государства, тем оно крепче, устойчивее и наоборот»; «Еще большой вопрос, — «апокрифически» восклицал Савенко, — что было бы даже в том случае, если бы над Россией разразилась катастрофа и если бы когда-нибудь нам суждено было утратить часть инородческих окраин. Быть может, не было бы даже “худа без добра” в этом отношении, потому что, быть может, мы тогда даже избавились бы от некоторых гнойников на русском государственном организме».

С особой эмоциональностью русские националисты атаковали так называемое инородческое засилье: «Если Немцы, которых 1% в Империи, захватили кое-где уже 75% государственных должностей, - негодовал Меньшиков, - то на первое время смешно даже говорить о русском “господстве”. <…> Не менее тяжелое засилье инородчины идет в области общественного и частного труда. Разве самые выгодные промыслы не в руках чужих людей?..»

Отсюда вытекала задача всемерной борьбы с «инородческим засильем»: «Как посторонние тела в организме, как занозы и наросты — не сливающиеся с нами племена должны быть удаляемы во всех тех случаях, где они выдвигают свое засилье. <…> Таким инородцам в России должна быть указана определенная территория и даны их местные права, но собственно имперские, государственные права их должны быть строго ограничены…»

Разумеется, русские националисты не могли не чувствовать, что их взгляды по национальному вопросу, по сути, направлены на разжигание межнациональных противоречий внутри всех социальных слоев и потому с трудом могут быть названы небезопасными, с точки зрения сохранения внутриполитической стабильности государства.

Время от времени лидеры ВНС задумывались о том, чтобы сделать свою национальную доктрину более гибкой и мягкой. В частности, заводили речь о необходимости разделить инородцев на «более» и «менее враждебных». Однако решить, какой народ «более вреден», а какой ― «менее», теоретикам ВНС так и не удалось. В конечном счете, под подозрение попадали все.

Для того чтобы понять, чего в действительности стоили все абстрактные разговоры ВНС о «мирном благоустройстве» и исходных «братских чувствах» к инородцам, достаточно взглянуть на то, что русские националисты лидеры писали и говорили о конкретных народах, населявших Россию.

«…евреи, несомненно, наделены всеми свойствами заразных бактерий. Как и они, евреи обладают удивительной способностью к размножению и к отравлению всякого живого организма, в котором они укоренятся».«Внутри государства повсеместно распространяется и угнетает Русскую народность чужеядное, паразитное Иудейское племя, захватывающее все доходные и влиятельные профессии, и, что особенно гибельно, уже захватившее повременную печать, посредством которой оно вносит страшный сумбур в умы своих читателей и фабрикует общественное мнение, сея раздор, отщепенство и государственную измену среди самих русских».

«Врачебное дело, преимущественно по половым болезням, аптеки — в руках евреев»; «Устройство выкидышей, убежища для секретных беременных, распространение всякого рода презервативов, всяких фальсификаций — все это гнусное достояние <...> евреев, развращающих и обессиливающих русское население. <...> Русская женская прислуга, поступая к евреям в услужение, систематически развращается ими и пополняет собою рынок живого товара»

Не только российская пресса, но и российский театр «под давлением евреев-драматургов, евреев-рецензентов и евреев-режиссеров сильно объевреился».

«Евреи-семиты представляют собою совершенно отличный от европейцев-арийцев этнологический тип с особым этическим складом. <...> Эта разница обусловливает хищность и жестокосердие евреев, отвернувшихся от христианства в момент его возникновения, и чуждых в течение веков нравственного влияния христианства. <...> Хищность и жестокосердие еврейства влекут его к порабощению других народов, к чему оно стремится, не разбирая средств».«Сознание страшной еврейской опасности» рождало у идеологов ВНС убежденность в необходимости «планомерной и солидарной борьбы с еврейством», вне которой «народы арийской расы ждет гибель».

Стоит отметить, что все эти рассуждения в эмоциональном плане напрямую перекликаются с популярными ныне расистскими по духу разговорами о фундаментальном противостоянии «Севера» и «Юга», о неизбежности конфликта «христиан» и «мусульман» etc. С той поправкой, что одиозный образ «диких южан» ныне заместил в сознании ксенофобов из числа «истинных арийцев» химеру «вездесущих евреев», бывшую актуальной сто лет тому назад.

Отношение к прочим народностям, населявшим Россию, было, хотя и менее страстным, однако в целом также негативным. «Враги русского народа — поляки»; «В настоящее время поляки, во вред русским, проникли во множестве во все ведомства государственного управления. Польское засилье чувствуется всюду. <...> В особенности их много <...> на железных дорогах».

«Само собой понятно, что финляндец адмирал Авелан, командуя морскими силами Империи, или генерал Редигер ― армией, едва ли способны провести какую-либо активную меру в явный вред государству, но, тем не менее, в массе войска, а затем и в населении невольно зарождается сомнение, не допускаются ли такими имеющими силу власти инородцами чисто пассивные и совершенно естественные поблажки отдельным национальностям и слоям».

«Были и есть предатели и среди <…> малороссов, которые отрекаются от русского имени и именуют себя украинцами»; «Мазепинское движение, представляющее несомненную государственную измену, мечтающее о том, чтобы продать русские земли австрийской короне за цену “автономии”...», стремится тем самым «низвести Россию на положение второстепенного государства. После этого неминуемо его разложение на отдельные мелкие штаты».

«Глупость заразительна: вслед за хохлами поговаривают о своем особом «коле» в Г. Думе и белорусы. Тоже есть, видите ли, и белорусские сепаратисты! Курам на смех...».

И т.д., и т.п.Таким образом, взгляды ВНС по «инородческому» вопросу представляли не столько рецепты достижения межнационального мира, сколько инструкции по ведению бесконечной и все более масштабной войны русского государства и русского народа со всеми населяющими Россию национальностями.

Неудивительно, что как только в условиях начавшейся мировой войны перед страной встала необходимость сплотиться для борьбы с внешним врагом, «прогрессивные националисты» фактически отказались почти от всех антиинородческих положений ВНС, фактически растворившись в либерально-оппозиционном большинстве IV Госдумы.

Точки над «i»

Итак, почему опыт с созданием русской национальной доктрины и партии русских националистов в начале XX века окончился поражением? Почему и партийная тактика, и идеология русских националистов оказались столь непрочными, что рухнули сразу же, как только исчезла внешняя «подпорка» в лице П.А.Столыпина и сравнительно успешно проводимого им курса? Почему национализм, успешно оформившийся во второй половине XIX века в Англии, Германии, Франции и других европейских странах и ставший одним из важных элементов их бурного политического и социально-экономического развития, дал в России столь явную «осечку»?

Главная причина, по которой русский национализм начала XX века оказался не только исторически не востребован, но, по сути, так и не смог толком о себе заявить, заключается в том, что, в отличие от своих «европейских собратьев», он оказался избыточно внутренне противоречив. ВНС попытался осуществить триединый сплав глубоко несродных между собой начал: российского империализма, русской этнократии и европейской модернизации, – в итоге безнадежно в них запутавшись.

Эта фундаментальная противоречивость так и не позволила идеям русского национализма стать по-настоящему популярными среди основных социальных слоев России начала XX.

Острым ножом вонзался в «коллективное сердце», по сути, всей высшей аристократии и бюрократии тезис ВНС о русском этническом господстве и о необходимости жесткой межнациональной борьбы внутри страны. Дело в том, что «имперские верхи», несмотря на всю свою вековую приверженность «православию, самодержавию и народности», в огромной части состояли из иностранцев и «инородцев» либо их непосредственных потомков. (Сказанное в полной мере относилось и к членам царствующего Дома). И даже присутствие в рядах ВНС нескольких «белых ворон» (вроде Н.К. фон Гюббенета и В.П. фон Эгерта) не делало этнократический дух рассуждений идеологов ВНС «менее ядовитым» для львиной доли правящего класса.

Также неприемлемым русско-этнократический подход оказывался и для огромного большинства российской интеллигенции. Во-первых, основная ее часть была воспитана на пришедших с Запада – и космополитических по своей сути – идеалах либерализма и социализма. Во-вторых, значительная доля «имперской интеллигенции» (так же, как и «имперской аристократии») состояла из людей «не русских по крови», что предопределяло отторжение данным социальным слоем любых идей, основанных на стремлении разделить всех жителей страны на «более» и «менее» этнически «чистых». Кроме того, для российской интеллигенции той поры было характерно идейное осуждение правительственного произвола как метода решения каких бы то ни было проблем, - в то время как русские националисты, напротив, активно взывали к авторитарному потенциалу самодержавной власти как к одному из важнейших инструментов реализации их программы. И это также делало идеологию ВНС неприемлемой для большей части российского образованного класса.

В то же время всем оппонентам русских националистов – и правым, и левым, и традиционалистам, и либералам, - была очевидна взрывоопасность доктрины ВНС, сознательно разжигавшей межнациональную распрю в государстве, треть населения которого составляли «инородцы», весьма далекие в своей массе от «стандартов благонадежности». Русские националисты, стремившиеся использовать политический инструментарий европейской модернизации (парламент, партии, свободную прессу etc.) в интересах борьбы с «инородческим засильем» – сами того, разумеется, не сознавая и не желая – потенциально выводили всю тысячелетнюю имперскую конструкцию из равновесия.

По сути, русский национализм не смог реализовать свой «динамитный потенциал» лишь по причине невостребованности со стороны многомиллионной массы русского простонародья, которое программа ВНС не могла в ту пору увлечь, поскольку ни словом не упоминала ни о «черном переделе», ни о радикальном разрешении «рабочего вопроса».

Таким образом, под знаменами русского национализма оставалась сравнительно узкая и экзотическая группа столичных национал-романтиков, имевших сравнительно массовую поддержку лишь на «окраинах», притом в весьма специфической среде «беловоротничковых» обитателей регионов со смешанным русско-инородческим населением.

За пределами Западного края – в «собственно России» русские националисты фактически оказались в состоянии глухой социально-политической изоляции, которую лишь отчасти компенсировала поддержка со стороны правительства.

Отсюда и проистекали драматические метания идеологов ВНС, с одной стороны, ощущавших глубинную несовместимость их доктрины с концепцией огромного многонационального государства, а с другой, оказывавшихся неспособными отказаться от принципа «единой и неделимой империи».

В свою очередь, невозможность для ВНС преодолеть парадигму «единой и неделимой» также была фатально предопределена.

Во-первых, способность русского народа к созданию и удержанию «самой большой в мире страны» оказывалась, по сути, единственным веским аргументом в пользу тезиса ВНС о русском национальном величии, вне которого вся русская националистическая доктрина попросту «оседала» - как тело, лишенное станового хребта. «Универсальный супераргумент» в пользу русского национального величия был идеологам ВНС тем более необходим, что он «уравновешивал» их же собственные рассуждения о гражданско-политической отсталости русского народа (на которых, собственно, и основывалось центральное партийное требование – предоставления русским особых правовых преференций, по сравнению с «инородцами»).

Во-вторых, - и это, возможно, было еще важнее, - отказ от принципа единства и неделимости империи был чреват самым страшным для ВНС: угрозой исчезновения русского народа как такового. Дело в том, что русская национальная традиция на протяжении последних 500 с лишним лет была неразрывно связана с парадигмой самодержавной государственности. Все без исключения элементы и структуры русской национальной жизни — как прошлой, так и настоящей — были намертво впаяны в имперский контекст. Отделить русский народ от «самодержавно-едино-неделимой» российской империи оказывалось невозможным не только на практике, но даже чисто умозрительно. Вне жестко авторитарной империи русский народ неминуемо распадался — как минимум, на великороссов, украинцев и белорусов (а на самом деле на гораздо большее число «региональных наций»). С этим русские националисты примириться не могли, хотя бы потому, что в этом случае теряли свою малую родину — Западный край…

К этой неизбывной глубинной коллизии – между стремлением разжечь пламя межнациональной борьбы внутри российского государства и страхом потерять его, а вместе с ним и русский народ, - добавлялся еще один внутренний конфликт. Его суть состояла в одновременном стремлении русских националистов «законсервировать» российское самодержавие в его «полуконституционном» обличье – и в то же время продолжать курс либеральных реформ, в конечном счете, ведших самодержавную государственность – к саморазрушению.

По сути, идеологи ВНС так и не решили для себя окончательно, чем и во имя чего они готовы пожертвовать: принципом имперского единодержавия во имя торжества русских национальных приоритетов, русским этническим господством – во имя либеральных реформ или же прогрессивными преобразованиями – во имя сохранения «единой и неделимой»…

В конце концов, выбор сделала сама русская история, сокрушившая и либеральную модернизацию, и патриархальный империализм, и любые этнократические потуги во имя нарождения тоталитарно-модернизированной империи большевиков – «интернациональной по содержанию и национальной по форме»…

Возможно или нет «возрождение» партийного русского национализма в современной России?

Как некая примитивная ксенофобская доктрина, призывающая русский народ к агрессивной самоизоляции от внешнего мира и к подавлению населяющих страну «инородцев», русский национализм, конечно же, возможен. Правда, он вряд ли сумеет — в чистом виде — надолго удержать власть (даже если ее захватит), поскольку огромное количество инородцев не просто проживает в России, но входит в состав самых верхних властных и «бизнес-этажей». Кроме того, столь агрессивно-популистская доктрина сумеет просуществовать лишь до первых экономических трудностей, ибо ввергнет Россию во внешнеполитическую «осаду» (второе издание холодной войны). И, тем не менее, такой «национализм для малограмотных», повторяю, возможен.

Однако как некая «просвещенная доктрина», устремленная к свободе и процветанию, русский национализм в XXI веке вряд ли реален.

Во-первых, потому что XX век слишком наглядно доказал: цена за сомнительное удовольствие выносить «бытовую ксенофобию» (неизбежно присущую любой националистической доктрине) на политические подмостки оказывается неоправданно высокой. Ибо в итоге полностью рушится общественная свобода, утверждаются тоталитарные диктатуры и бессмысленно льется кровь миллионов людей, в том числе представителей того народа, во имя блага и счастья которого все якобы и затевалось.

А во-вторых, как это подтвердили на своем печальном личном опыте идеологи ВНС, попытка выстроить идеологию, сочетающую идеи прогресса — с идеей русских национальных приоритетов, в конечном счете, оборачивается неизбежным конфузом двоякого рода. Либо отчаянно-безнадежными и, по сути, малоконструктивными сеансами национального самобичевания, либо абсурдно-комичными попытками утвердить за Россией почетное звание «родины слонов».

В связи со всем сказанным выше стоит заметить, что гораздо более удачным и перспективным для страны по имени Россия является сегодня не «русский национальный», а регионалистский политический дискурс.

Во-первых, он изначально менее амбициозен, а значит, более адекватен реалиям.

Во-вторых, он этнически нейтрален, а следовательно, внутренне неконфликтен и способен стать эффективным средством сплочения общества, а не его разобщения.

В-третьих, он менее исторически скомпрометирован. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить мысленно два типа слоганов. «Настоящее петербургское (вариант: ростовское, владимирское, тульское, самарское и т.д.) качество!» - это коммерчески вполне состоятельная реклама. А вот «Настоящее русское качество!» - это очевидная антиреклама.

В-четвертых, он по определению антиимпериалистичен и антиавторитарен, поскольку находится в русле генеральной линии современности – последовательного развертывания в пространстве и времени принципов либерализма и демократизма, основанных на презумпции «свободы индивидуальности». В данном случае – индивидуальности региональной.

Наконец, в-пятых, регионалистская идея абсолютно органично встраивается в процесс глобализации и макрорегиональной интеграции. Как только возник Евросоюз, огромное число еврорегионов – Шотландия, Ломбардия, Фландрия, Каталония etc. – тут же устремились к свободе и независимости.

Даже если в итоге победы регионалистской идеи (а точнее, соцветия регионалистских идей) в мире исчезнут многие из нынешних государств, в том числе мнимая сверхдержава по имени Россия, страна, которую эта сверхдержава сегодня «тащит и не пущает», не только не погибнет, а напротив, получит единственно возможный шанс на законное место под историческим солнцем.

Едва ли не лучше и убедительнее других об этом, к слову, говорили – в моменты наивысшего взлета своего пророческого дара – идеологи ВНС:

«Говорят, большое счастье быть громадной страной: все функции государства обходятся дешевле, - писал Меньшиков. - Какая-нибудь маленькая Дания или Норвегия величиной с нашу губернию принуждены держать особый двор, дипломатию, армию, флот, крепости и пр. и пр. То ли дело всем губерниям России иметь один двор, одну дипломатию, одну армию и т.д. Не хотят видеть, что маленькие страны, при видимой разорительности содержать полный штат учреждений, ухитряются быть относительно втрое, вчетверо богаче нас. Почему им это удается? Потому что при небольшой территории нет экономической и культурной пестроты. Все сплочены и сильны. Слабых относительно мало, почти нет».

К этому рассуждению нечего добавить.

Примечания

1. Подробнее о проблеме национализма см. Коцюбинский Д. А. Русский национализм в начале XX столетия. Рождение и гибель идеологии Всероссийского национального союза. М.: РОССПЭН, 2001; Коцюбинский Д. А. Утопия русского консерватизма: на примере партии «Всероссийский национальный союз» (1908–1917) // Философия и социально-политические ценности консерватизма в общественном сознании России (от истоков к современности). СПб, 2004. – С. 79-105.

2.Как и любой другой современный политологический термин, понятие «национализм» — подобно днищу старого океанского лайнера, облепленного ракушками, — обросло за долгие годы «эксплуатации» огромным количеством толкований.В конце XVIII века, во время Великой французской революции национализм выдвигался в качестве либерального лозунга. Сегодня это понятие является атрибутом, в основном, правых идеологий.В общем, такая парадоксальная эволюция — удел практически любого политического термина. Меняется суть власти — меняется и содержание многих терминов, посредством которых те или иные силы в обществе ее атакуют или пытаются на нее повлиять. Когда власть представляет собой абсолютную монархию, то противостоящие ей «националисты» или «патриоты» оказываются либералами и даже революционерами. Когда власть, напротив, нацелена на модернизацию и либерализацию, — «священные интересы нации» могут интерпретироваться политиками, называющими себя «националистами», в жестко антилиберальном и глубоко консервативном ключе. Существуют, разумеется, и разного рода промежуточные варианты, когда и власть, и те, кто именует себя «националистами», стремятся к проведению курса, сочетающего либеральный реформизм — и множественные правовые ограничения.Есть и еще одна причина, порождающая фундаментальную путаницу при использовании термина «национализм». В современной мировой политике и политологии существуют два разных по смыслу толкования этого тер­мина. Во-первых, под национализмом понимают доктрину этнического превосходства (нация — кровно-родственная этническая общность). Во-вторых, этим же термином обозначают идеологию гражданско-политического единства современных государств (нация — совокупность граждан, независимо от их этнической принадлежности). Например, «американский национализм» — это доктрина единства интересов всех граждан США, а русский национализм — нечто совершенно иное. Причем термина «российский национализм» — в обиходе не существует вовсе.Как нетрудно понять, большое значение здесь имеет разность исторического пути различных стран и народов, а также разность их нынешнего политического устройства. Однако суть дела от этого яснее не становится: использование термина «национализм» в научных, а не в пропагандистских целях становится все более сложным и проблематичным.В рамках настоящей статьи под термином «национализм» понимается система взглядов и предпочтений, связанных с провозглашением и отстаиванием этнических приоритетов перед всеми прочими. Соответственно, понятием «русский национализм» обозначается политика тех, кто объединился в начале XX века во Всероссийский национальный союз и предпринял первую в российской истории попытку сформировать политическую линию, основанную на догмате русских этнических приоритетов.Здесь необходимо небольшое отступление. Дело в том, что так или иначе русский национализм (или попросту говоря, деление всех людей на «своих» — и «чужих», «наших» — и «не наших», «православных» — и «поганых», «христиан» — и «басурман» и т.д.) являлся важнейшим ингредиентом русского общественного сознания и российской государственной идеологии на протяжении столетий. Архаичный и примитивный русский национализм был глубинным фундаментом и православного традиционализма, и самодержавного империализма, и — позднее — советского великодержавия с его мнимым «пролетарским интернационализмом».И все же всякий раз русский национализм оставался «по умолчанию» где-то на втором плане, пропуская вперед себя иную систему казенных фраз. И это неудивительно, если учесть огромный удельный вес «инородцев» в самых верхах российского общества на всем протяжении истории России, и особенно в период петербургской империи.Лишь незадолго до крушения монархии, в начале XX века, концепция фундаментального этнического (то есть, по сути, расового) превосходства русских перед нерусскими впервые стала оформляться в отдельное политическое направление, наиболее законченно представленное партией русских националистов — Всероссийским национальным союзом (ВНС).