 |
|
| ГЛАВНАЯ |  |
НОВОСТИ | |
ПУБЛИКАЦИИ | |
МНЕНИЯ | |
АВТОРЫ | |
ТЕМЫ |
| Среда, 25 декабря 2024 | » Расширенный поиск |
 Серебро
Слово - серебро, молчание - свинец
В петербургском издательстве "Чтиво" выходит роман Эдуарда Диа Диникина "Серебро". Публикуем аннотацию к произведению и отрывок из текста, любезно предоставленный автором. Действие романа начинается в Петербурге 1913 года — в период, когда реальность бурлила предреволюционными процессами, идеи сталкивались с идеями в словесных баталиях, после претворялись в дела — и сталкивались уже на улицах. Известные представители «Серебряного века», такие как Хлебников, Бурлюк, Брюсов, Белый, Тиняков, Волошин, пьют в ресторанах, читают свои и чужие тексты и выбрасывают рукописи, которые попадают в руки чекистов и агентов охранки. Поначалу произведение Эдуарда Диникина напоминает историко-литературный роман, но реальность оказывается двулика: в мире, где на глазах простых смертных меняются вековечные устои, на поверхность прорывается обратная сторона. Известный поэт здесь может оказаться вампиром или прорицателем, случайный телефонный звонок — связать друг с другом людей из разных эпох, а дешёвый медальон — оказаться волшебным талисманом. Границы между сном и явью, литературой и действительностью, добром и злом оказываются зыбкими и проницаемыми в мире магического реализма, в котором у каждого свой шорох за спиной. Неожиданно появившийся Тиняков громко, пьяно закричал: - За сюжеты и темы поэта судить нельзя, невозможно, немыслимо! Судить его можно лишь за то, как он справился со своей темой. - И вы не считаете, что это даже не верх лицемерия, а самый низ лицемерия? - Шорох с любопытством смотрел на поэта. - Нет. Это его золотая середина, - расхохотался Тиняков. – Кстати, позвольте полюбопытствовать, откуда вы знакомы с Квашневским? - Квашневским-Лихтейнштйном, - поправил Шорох. – Он не любит, когда его фамилию укорачивают. А на ваш вопрос охотно отвечу – познакомились мы с ним в Соединенных Штатах Мексики. - Вот как?! Должно быть, интересно? - Интересно познакомились или было ли интересно в Мексике? - И то, и другое. Там сейчас жарко. Я опять двойственно сказал. Какая яркая гражданская война, какие будоражащие воображение события! Не то, что у нас – убьют мерзавцы очередного губернатора и в кусты… - Тиняков осекся. - Поверьте, война только издалека кажется завораживающим зрелищем,- заметил Шорох. - Вы из Мексики, господин Шорох? – подключился к разговору мужчина, вставший за минуту до этого из-за стола с Куприным. В его речи послышался явный южнорусский говорок. - Сапата, Вилья, проклятые «гринго», индейцы! Завидую вам. Кстати, просветите, что значит «гринго»? Да, мексиканцы так называют североамериканцев. Это всем известно. Но что это значит? Есть ли точный перевод на русский? - «Гринго», как ни странно – это просто грек, - ответил Шорох. – Уж не знаю, почему мексиканцы так стали называть североамериканцев. - «Грек»? – удивился мужчина. – Надо же, как прозаично. Кстати, знаете, как у нас в Одессе называют греков? - Как же? – вежливо поинтересовался Шорох. - Пиндосами, - ответил мужчина. – Уж не знаю почему. - Возможно, в честь Пиндара, - с улыбкой предположил Шорох. - Валерий, ты слышал стихотворение Владимира? – громко, стараясь перекричать ресторанный гомон, крикнул Бурлюк, проходившему мимо Брюсову. - Нет, но с удовольствием послушаю. - Нет, нет, - стал отнекиваться Шорох. – Я не поэт совсем. - Он сильно скромничает, - убежденно запротестовал Бурлюк. – Поэт, и еще какой. Несколько минут назад он блестяще сымпровизировал на тему кино, персиянской княжны, костюма домино и всего Сущего. - Правда? – Брюсов с интересом посмотрел на Шороха. - Да ты присаживайся. Прошу вас, господин Шорох. - Ну, если настаиваете…. Владимир Шорох прочитал стихотворение еще раз. - Как здорово вы связали капуцинов с домино, - задумчиво произнес Брюсов. – Это блестяще! - Капуцинов? – удивился Бурлюк, и вдруг понял. - Ах, да, конечно! Домино, капюшон, монахи-капуцины в своих огромных капюшонах, и Бульвар Капуцинов! Да, а стихотворение еще более глубокое, чем даже казалось! Разговор пошел быстрый, живой, с восклицаниями и возлияниями такими, что вскоре Шорох почувствовал необходимость посетить уборную. Но от этой мысли его отвлек Квашневский-Лихтейнштейн. - Володя! А ты, я гляжу, уже познакомился со столичной богемой…. - Да. И очень доволен, - улыбнулся Шорох. - Ваш друг прекрасный поэт, - заявил Брюсов. – То, что он прекрасный стрелок, отличный фехтовальщик, музыкант великолепный и просто смелый человек – это я прекрасно знаю, но то, что еще и поэт – это стало для меня сегодня новостью! Уже очень пьяный Тиняков подумал, что фраза Квашневского довольно странна, но никак не мог понять – чем. - Давайте сдвинем столы, как обычно, - предложил Брюсов. Его предложение было встречено с энтузиазмом. Столы, рассчитанные на четырех персон, сдвинули. И компания оказалась в числе более двадцати человек. - Володя, - обратился к нему Квашневский-Лихтейнштейн, - спой мою любимую, будь другом. Про таракана. Не все же Шаляпину про блоху петь. А вот и гитару принесли. - Con placer, - ответил Шорох и, взяв гитару, быстро пробежался пальцами по струнам. - Семиструнная, - заметил он. – Но ничего – добавим русской элегии в мексиканский задор. Итак – ла кукарача, ла кукарача, - запел он, и все мгновенно поддались азарту латиноамериканского ритма. Закончив, Шорох получил оглушительные аплодисменты. - Какая замечательная песня! – воскликнул Брюсов. - А о чем она? – спросил Хлебников. - О чем? Если в двух словах - президентские войска бегут как тараканы, потому что у президента закончилась марихуана, - ответил Шорох. - Закончились марии и хуаны – это значит, что народ перестал поддерживать его? – поинтересовался Хлебников. - Это означает, что у президента закончилось его любимое лекарство, - объяснил Шорох. - На самом деле мексиканцы особо про лекарства не думают, - заметил Квашневский-Лихтейнштейн. – Потому что смерть – это лекарство от всех болезней и именно она является для них смыслом жизни. Володя, покажи амулет. - Пожалуйста, - сказал Шорох и вытащил из-под рубашки цепочку, на которой был какой-то знак. - Это золото? – спросил Хлебников. - Да, конечно. - О, так тут череп у вас, - увидел Бурлюк. - Да. Это своего рода цонпантли – ацтекский символ из черепов принесенных в жертву пленников. Тут, если посмотреть внимательно, несколько черепов. Они расположены так, что их видно и сбоку, и сверху, и снизу. Всего тринадцать. Правда, число тринадцать у ацтеков не является каким-то дьявольским. Скорее всего, это европейское влияние. Впрочем, диаблеро, который мне его подарил, в ответ за одну услугу, сказал, что я, возможно, когда-нибудь увижу все черепа. Не знаю, что он подразумевал. - А кто такой диаблеро? – спросил с живейшим интересом Брюсов. - Это, как считают индейцы Соноры, оборотень, который занимается черной магией и способен превращаться в животных. - И что же, он и вправду оборотень? - Этого я не могу утверждать, но то, что они все помешаны на смерти – да, могу. В мексиканском варианте испанского языка – больше десяти тысяч слов и выражений, обозначающих смерть. - Валерий, отдай амулет, это говорят, не к добру долго держать чужой амулет в руках. Брюсов с видимой неохотой вернул цепочку. - Но там я вижу еще изображения животных. Правда, не понял каких – это, наверное, грифон, а это что? Горгулья? - Нет, - рассмеялся Шорох, - однако, богатая у вас фантазия. Это орел и змея, они изображены на флаге Мексики. Дело в том, что…. Его рассказ прервало появление певицы Марго, вызвавшей всеобщий ажиотаж. Ночь продолжалась…. … Пиршество было в самом разгаре, когда рядом с Шорохом вновь оказался Тиняков. Шорох поинтересовался: - Этот…. Хлебников, так его зовут? Велимир? Он кажется человеком не от мира сего. - Ха! Возможно, - усмехнулся Тиняков. - Но это не мешает ему припеваючи жить у Кульбина. - А кто это? - Сумасшедший доктор. Был врачом Главного штаба, вообще – действительный статский советник, жил не тужил, и вдруг его озарило, что жизнь его зря проходит. И стал поэтом и художником. Собирает вокруг себя живописцев и стихоплетов, как правило, бездарных. Вот он и есть истинный покровитель всех этих футуристов бездомных, а не Бурлюк ваш, - пьяно разоткровенничался Тиняков. - А эта очаровательная дама, Александра? - Герций? Вы удивитесь, но она далеко не проста. - Почему же удивлюсь? То, что она сложная натура видно невооруженным взглядом. - Вы правы. Александра Герций – не просто привлекательная женщина, но женщина, имеющая ученую степень, что, согласитесь, далеко не часто встречается. - Соглашусь. - Кроме того, весьма остроумная и обладающая безупречной репутацией, что встречается еще реже, - добавил Тиняков. Шорох окинул взглядом зал: - А тут всегда так весело? - Всегда. Но бывает гораздо веселее. Сегодня женщин маловато что-то, - отвлекся он. – И Оцупа нет. - Кто это? - Фотограф. Если бы он пришел, то все эти господа волшебным образом превратились бы из обычных пьяниц в настоящих литераторов с одухотворенными лицами, на которых был бы ярко выражен наш самый важный вопрос: «Доколе?!» Фотограф Оцуп так и не появился, зато появились веселые женщины. Тиняков мгновенно встрепенулся и, продекламировав «Ах, розы! Соловьи! Под этой тающей луной пойдем с тобой гулять. Пусть рыцарь я, а ты простая …», тотчас же уединился с одной из них в кабинете. Но вскоре вышел, направившись прямо к Шороху…. - «Вена» - название непростое, - продолжил разговор Тиняков, опрокинув в рот содержимое рюмки с удовольствием настолько очевидным, что это увидели даже в тонких мирах. – Тут, ведь, любезный Владимир Игоревич, морфинистов довольно много. Я это вам говорю, как человеку, имевшему дело с такого рода людьми. - С чего вы решили? - А как же? Ла кукарача, ла кукарача, - пропел он мотив, - да марихуана. Это Хлебников не понял, а я сразу. А вообще, даже объяснили бы ему – все равно не понял бы. Специально не понял бы. Сказал бы – так это иван-да-марья наша! Но чем-то он мне нравится. Даже Бурлюк нравится. Вот Маяковский – нет. Подлец-человек. Но далеко пойдет. Впрочем, и я подлец. Что тут говорить? Только не такой, как они! – Тиняков стукнул кулаком по столу, а затем неожиданно спросил: - Почему он сказал, что вы моря и океаны? - Континенты и моря, - поправил Шорох. – Я ведь моряк. Кавторанг. Капитан второго ранга. - Вот как? – поразился Тиняков. Глаза его загорелись. – Я даже и не подумал бы. И что – у нашего правительства есть дела в Мексике? - Нет - покачал головой Шорох. - Понимаю, - кивнул Тиняков, хитро подмигнув. - Это Александр Блок? – спросил Шорох, показывая глазами на высокого и кудрявого астеника, зашедшего в зал. - Нет. Блок сюда не ходит. Он любит всякие злачные места на Васильевском острове. Там ищет вдохновенье. Он же вопреки мнению публики считает себя не мистиком, а хулиганом. - Надо же. А по стихам не скажешь. - По стихам вообще мало что можно сказать. - Разве? Мне кажется, что они как отпечатки пальцев. Вот Брюсов – очень экзальтированный. - Когда под кокаином. А под кокаином он всегда, - сказал Тиняков и налил в рюмки себе и Шороху водку. - А вы, Александр, - улыбнулся Шорох, - явно любитель русской и беленькой? - Вы про даму, с которой я ушел? – вдруг Тиняков стал совершенно грустный. – Нет. Я любитель водки. Да, конечно, и женщин. Тут его глаза неожиданно протрезвели. - Кавторанг? - Да, - кивнул Шорох. – Но я не хочу о себе. Мне интересен мир столичной богемы. - Кто именно? – театрально взмахнул рукой Тиняков - Вот тот же Брюсов. - Во-первых, он не столичная богема. Он москвич. - Вот как? - Так точно, господин кавторанг. - Не родственник Брюса? – пошутил Шорох. - Предсказателя? Нет. Вот Хлебников и Бурлюк мне нравятся тут, - продолжал пьяно признаваться Тиняков. – Да только стихи у них, простите – говно. На одном эпатаже далеко не уедешь…. А Брюсов, похоже, совсем надрался. Видел его в телефонной комнате – стоит и слушает там что-то. Глаза закатил, ногой дрыгает. Того и гляди пена изо рта пойдет. Точно – взбесился. Я уже уходил, как он догнал меня и сказал, что говорил с Богом только что. И от Бога сияние исходит. - Простите, мой друг, - сказал Шорох, вставая, - я вынужден вас покинуть. Зайдя в абсолютно пустую уборную, он с интересом посмотрел на настенный узор. Причудливые линии пересекались и сплетались, словно змеи Кетцалькоатля. Внезапно он почувствовал, что не один в кабинке. Кто-то был за его спиной. И, казалось, не собирался уходить. Это было настолько неожиданно, что поток мысли – а думал он о том, что любой творец в ответе за то, что создает – внезапно иссяк. - Ту, ту, ту, - сказал кто-то сзади. И тут же его ударили. Удар был сильный. Явно чем-то металлическим. Но, то ли бивший был физически слабым, то ли морально неуверенным, но Шорох не потерял сознание, а только лишь качнулся вперед. Но тут же последовал еще один удар. Этот второй удар был сильнее. В голове Шороха помутилось. Он попытался развернуться в тесной кабинке, но напавший обхватил его сзади и просунул руку под горло. Шорох почувствовал запах табака. «Герцеговина Флор», неожиданно мелькнуло в его голове. Он резко ударил локтем назад. Нападавший охнул. Шорох начал разворачиваться. Усы, бородка. Маска. Шорох уже протянул руку, чтобы сорвать ее… И тут напавший резко кинулся вперед, и укусил его за шею. Острая боль пронзила Шороха. И все померкло…. - Что с вами? – Велимир Хлебников бросился к Владимиру Шороху. Тот зашел в зал с несколько ошарашенным взглядом. - Ничего, - сказал он Хлебникову. – Душно. Мне надо просто немного отдохнуть. Он сел у стены, осторожно трогая шею и пытаясь прийти в себя. Осмотрелся, внимательно изучая всех собравшихся. Вот Куприн. Он так и представил, как жена запирает того в доме, чтобы он дописал «Шагреневую кожу», иначе она откажет ему в интимных удовольствиях. Вот Шаляпин поет «Соловья» Алябьева, смешно открывая рот, вот…. Тут он понял, что мексиканского медальона на нем нет. Значит тот, кто напал на него в уборной, охотился именно за медальоном. |
|
| Copyright © 2006-2019 «Агентство Политических Новостей Северо-Запад» При полном или частичном использовании материалов, ссылка на "АПН Северо-Запад" обязательна |
