 |
|
| ГЛАВНАЯ |  |
НОВОСТИ | |
ПУБЛИКАЦИИ | |
МНЕНИЯ | |
АВТОРЫ | |
ТЕМЫ |
| Суббота, 16 ноября 2024 | » Расширенный поиск |
 Валентин Катаев: приключение красок. Часть 2
"АПН Северо-Запад" публикует с любезного разрешения автора и друга нашей редакции Сергея Шаргунова отрывки из только что вышедшей в серии "Жизнь замечательных людей" издательства "Молодая гвардия" биографии прославленного советского писателя Валентина Катаева. Часть 1 - тут. Государство и левитация Предчувствия, вещие сны, предсказания… Катаев верил во все это, но считал не столько мистическими, сколько материальными, неизученными наукой явлениями. В «Волшебном роге» он рассказывал, что у родителей был знакомый арендатор, которого звали Кисель Пейсахович. Одну из батрачек на его винограднике звали Маруся: «Я видел ее всего два или три раза и всегда именно в то время, когда она вместе с другими девчатами сбегала вниз к Днестру купаться». Прошло немало времени, и вот однажды «послышался голос мамы, открывавшей дверь, потом голос папы и, прежде чем я добежал до передней и увидел Кисель Пейсаховича в потемневшем от дождя брезентовом пальто с капюшоном на спине, я уже знал, что утонула Маруся. - Утонула Маруся? — дрожа от страха, закричал я. Этот порыв ясновидения испугал маму, и она, побледнев сама, стала меня успокаивать, говорить, что я фантазирую». Но гость «подтвердил, что в прошлом году, после того как мы уехали, батрачка Мария действительно утонула, купаясь в Днестре, необычайно раздувшемся после летних ливней в Карпатах». В восемьдесят два он писал о «божественной невесомости» и ощущении человеком возможности «лететь, как бабочка». В восемьдесят пять вспоминал юношеский сон на войне: «Мне снилось, что я летаю в какой-то незнакомой большой комнате под самым потолком». Домашние помогали ему «левитировать». Внучка Тина Катаева называет это «опытами с биоэнергией». Они соприкасались руками над головой неподвижно сидящего на стуле Валентина Петровича. Потом под мышки и под колени легко поднимали «испытуемого», вдруг потерявшего вес. Он делался невесомым. Для него отменялось тяготение. Казалось, он устремлялся к потолку, как воздушный шар. Древний вампир, он учился летать темными переделкинскими вечерами… Между прочим, вампир-государственник. 20 марта 77-го в «Правде» Катаев выступил против «диссидентов». Казалось бы, зачем? Восемьдесят лет, звезда Героя есть, должностных амбиций нет, ничто не угрожает, живи на даче и побеждай земное тяготение в текстах и не только... А может быть, он так и думал, как писал в газете? Статья называлась «Хочу мира». Он вспоминал об истоках советской власти, и «Скифах» Блока: «И вправду, это была варварская лира». Затем, когда страна прошла «трудный, тернистый путь», «возникла могущественная держава, одно из сильнейших государств мира». Ей всегда доставалось от разных недругов («то Геббельс, то бандеровцы»), и вот – новая напасть: «Появились так называемые «диссиденты», или «инакомыслящие», сделавшие из своего «диссидентства» и «инакомыслия» довольно выгодную профессию. Они разными путями бежали или были изгнаны со своей родины за границу и подняли там ужасный антисоветский шум, который изредка доносится до слуха честных советских людей по каналам множества радиостанций. Откуда берутся колоссальные деньги на их содержание, даже и догадываться нечего. Антисоветская пропаганда то немного утихает, то снова усиливается. Сейчас, например, мы наблюдаем очередной шквал. Если считать по сейсмической шкале – баллов восемь-девять. Обычно при этой силе землетрясения уже начинают обваливаться здания. Однако Советское государство не ощущает ни малейших колебаний, хотя шум стоит страшный. Можно подумать, что мир рушится. А, собственно, что произошло? В чем дело? Просто «диссиденты»-неудачники высосали из пальца вопрос о «правах человека» и сделали из него орудие антисоветизма, а также (заметим мы в скобках) дойную корову, к соскам которой крепко присосалась «диссидентская» братия… Но ведь, как сказал Пушкин, надо уметь «сохранить и в подлости осанку благородства»… Неужели же вы, синьоры «диссиденты», не знаете, что в стране, которая вам платит, вас содержит, убивают президентов, неугодных политических деятелей, взрывают дома, подслушивают телефонные разговоры, воруют, берут взятки, грабят на улицах, грабят в метро; предприниматели грабят рабочих, миллионы безработных ищут и не могут найти себе работу, миллионы девушек и юношек гибнут от наркотиков; процветают алкоголизм и проституция, похищаются дети, совершаются вооруженные нападения, банды гангстеров берут заложников и убивают их, орудует мафия». Напоминает постсоветскую картину из «России в обвале» Солженицына (включая обличение «радиоголосов»). «“Диссидентов” еще иначе называют «инакомыслящими», - продолжал Катаев. - Они, так сказать, мыслят инако. Они не согласны с советским образом жизни, собственно, они не согласны с самим фактом существования нашего Советского государства. Конечно, это их право. Могут и не соглашаться. Но подрывать его основы, его институты - извините. Подрывать свои основы не позволит ни одного государство в мире — ни социалистическое, ни капиталистическое».
Повторяющийся публицистический мотив – «подрывают основы» (эхо грубого стихотворения 1911-го: «Шатает основы твои»?..) Под конец жизни Катаев заявил журналисту Борису Панкину, что у белогвардейцев «была ясная программа»: «Вот вернемся, не одних только большевиков к стенке поставим, всех, кто расшатывал». Любопытно, что он уважительно признавал правила и «капиталистического государства» (сразу вспоминается торжество в «Кубике» по случаю разгрома парижских смутянов). То есть суть не в идеологичности, а прежде всего в «порядке», в опасении – как оказалось справедливом - отмены «самого факта существования» большой страны, а значит, распада устоявшейся жизни. Ведь и для белого движения первична была не идеология, а «Россия - единая и неделимая». Не о таком ли единстве Родины – имперской и красной, он писал в последних строках «Разбитой жизни»? «…тень Луны промчалась по полям прошлых и будущих сражений. По Добрудже, по Молдавии, по виноградникам Скулян, где некогда жил мой прадедушка капитан Елисей Бачей, где родился мой дед — мамин папа — генерал Иван Елисеевич Бачей, по отрогам Карпат, где я лежал с ногой, простреленной навылет… И где маршевая рота с красным бархатным знаменем… шла…» 19 октября 77-го в Большом Кремлевском Дворце состоялся «объединенный пленум правлений творческих союзов и организаций СССР». Почетный президиум возглавил Брежнев. Выступавший одним из первых Катаев отмечал, что особенное русское слово «интеллигенция» увековечено в новой советской Конституции, и благодарил за этого «нашего дорогого товарища и друга Леонида Ильича». Вспомнил Катаев и возвращение Куприна в 37-м, про которого отчеканил: «Он был честным русским патриотом». То ли дело «клеветники России»: «Чем очевиднее наши успехи и наша правда, тем громче их крики и вопли… Клевещите, господа, клевещите! Вам не удастся ни на один миг задержать наше триумфальное шествие вперед! Это про вашего брата, продажного клеветника-антисоветчика, можно сказать, слегка перефразируя слова Пушкина: Клеветник без дарованья,
Конечно, такая речь понравилась не всем. Василий Аксенов вспоминал, как «поднимался по лестнице Большого Кремлевского дворца в то время, как динамики разносили по всему огромному помещению речь Катаева» - и «душа затуманилась грустью и досадой». «Говорят, что на такие и подобные акции его побуждали личные просьбы Михаила Андреевича Суслова, - добавлял Аксенов. - Если это действительно так, тогда это еще можно понять – ну как откажешь столь обаятельному господину». (Прозаик Аркадий Львов сидел в гостиной у Катаева, когда на экране стали показывать «государственно-творческое собрание»: «Он заерзал в своем кресле, засуетился, протянул руку в сторону телевизора... Вскочил, подбежал к телевизору, приложил к ящику, слева, ладонь и сказал: «Вот здесь сидел я, а Суслов рядом, немножко правее, если смотреть отсюда». То обстоятельство, что он сидел рядом с Сусловым, естественно, не было случайным. В кремлевской табели о рангах, особенно, когда дело касается распределения мест в правительственной ложе, случайностей не бывает… Суслов уже давно сделался его добрым гением, об этом по Москве шел упорный слух…». Приведу и концовку из катаевской записки «дорогому Михаилу Андреевичу» с просьбой об очередном вояже в Париж: «Крепко жму руку и надеюсь на Ваше доброе ко мне отношение».) А кто побуждал Аксенова несколькими годами ранее в эссе о Катаеве славить установление советской власти в Одессе: «Дни, одухотворенные романтикой и страстью революции… Конники Котовского на мокрой брусчатке, жилистые матросы в пулеметных лентах… Верность своей родине, в кровавых муках меняющей кожу…»? Цензурный комитет? Еще через какие-то годы он завлекательно воспоет зашибательскую крутизну Америки… И ведь Аксенов же – вопреки Евтушенко и другим своим товарищам – 3 апреля 63-го выступил в «Правде» с заявлением под названием «Ответственность»: «Я никогда не забуду обращенных ко мне во время кремлевской встречи суровых, но вместе с тем добрых слов Никиты Сергеевича и его совета: «Работайте! Покажите своим трудом, чего вы стоите!»… Для меня прояснилось направление моей будущей работы, цель которой — в служении народу, идеалам коммунизма…» Цитирую, не осуждая, а наоборот – возражая всем, желающим размашисто судить-рядить, цепляя других, но только не себя… Вениамин Смехов рассказал мне, что выступление Катаева возмутило творческую «передовую среду». Открыто и прямо высказанное государственничество воспринималось как нонсенс. Вскоре 6 ноября он увидел Катаева в Париже в нашем посольстве на приеме, посвященном 60-летию советской власти. Там был огромных размеров осетр, и актеры Таганки: Алла Демидова, Зинаида Славина, Владимир Высоцкий, Валерий Золотухин, Борис Хмельницкий… Катаев приблизился к ним, желая вступить в разговор. Поздравил Смехова с ролью Воланда (в том году в театре состоялась премьера «Мастера и Маргариты»). - Я с начальством не знаюсь, - внезапно произнес худрук «Таганки» Юрий Петрович Любимов. И повернулся к Катаеву спиной… Если так все и было, то удается дивиться логике «скрытого диссидентства»: отрицать власть, отмечая ее юбилей. Да и с различным начальством, включая главу КГБ Андропова, Юрию Петровичу приходилось именно знаться, притом постоянно - он даже пользовался телефонами правительственной связи. Что до комплиментов генсеку и похвал СССР, вспомним: в 73-м году не кто иной, как Александр Солженицын в «Письме вождям Советского Союза», призывая к мирной эволюции советской системы в сторону «национальных идей», называл Брежнева «простым русским человеком со здравым смыслом». Многие пассажи Александра Исаевича по патриотическому пафосу даже перехлестывали рамки тогдашней «Правды»: «Внешняя политика царской России никогда не имела успехов сколько-нибудь сравнимых… От всех этих слабостей с начала и до конца освобождена советская дипломатия. Она умеет требовать, добиваться и брать, как никогда не умел царизм. По своим реальным достижениям, она могла бы считаться даже блистательной: за 50 лет, при всего одной большой войне, выигранной не с лучшими позициями, чем у других, - возвыситься от разоренной гражданской смутою страны до сверхдержавы, перед которой трепещет мир. Некоторые моменты особенно поражают сгромождением успехов. Например, конец второй мировой войны, когда Сталин, без затруднений всегда переигрывавший Рузвельта, переиграл и Черчилля… Нисколько не меньше сталинских успехов надо признать успехи советской дипломатии последних лет… На такой вершине ошеломляющих успехов неохотнее всего воспринимаются чьи-то мнения или сомнения. Сейчас, конечно, самый неудачный момент приступать к вам с советом или увещанием». В этом же манифесте Солженицын признавал реалистичным для России единовластие и опасным поспешное насаждение западной демократии. Вот и Катаев там и тут, к примеру, в «Алмазном венце» сообщал, что гордится «торжеством своего государства», и называл его «сверхдержавой». Но если судить поверхностно: один (пострадавший от власти) - отважный бунтарь, другой (с властью ужившийся) - опасливый приспешник… Возвращаясь к Василию Аксенову – по одной верссии, это он ранней весной 78-го, сидя в соседнем зубоврачебном кресле, предложил 30-летнему писателю Виктору Ерофееву выпустить сборник ранее не публиковавшихся художественных текстов. По версии Ерофеева, эту идею Аксенову подарил он. В 70-х годах государство начало реорганизовывать цензурную систему. Пирамиду, в которой Главлит подчинялся ЦК, сменяла децентрализация, контроль переходил к «творческим союзам» (впрочем, усилалась роль КГБ). Характерно, что после скандала в 74-м с разогнанной уличной выставкой неофициального искусства, художникам-авангардистам выделили зал в Московском горкоме художников-графиков на Малой Грузинской улице. Альманах «Метрополь» стал вызовом для власти, еще не способной отказаться от запретов - хотя “дело «Метрополя»” показывает, как переменились ее реакции со времен «дела Синявского-Даниэля». Начальник 5-го управления КГБ Филипп Бобков позднее и вовсе утверждал: «Мы просили не разжигать страсти и издать этот сборник, такой вопрос, считали мы, лучше решить по-писательски». Он валил все на главу Московской писательской организации Феликса Кузнецова, который в разговоре со мной настаивает: именно в московском управлении КГБ ему показали экземпляр альманаха и попросили что-то предпринять в связи с его готовящейся презентацией. Кстати, незадолго до скандала, рассказывает Кузнецов, в Нью-Йорке, куда он в очередной раз прилетел во время «обмена культурными делегациями», к нему в гостиничный номер с вискарем пришел «близкий к Госдепу» американец и предложил: «Не хотели бы вы как знаток современной русской литературы составить антологию произведений, которые лежат в столах писателей и издать ее в США?» «Я ответил: вы предлагаете мне нарушить закон». Итак, в 79-м году в Москве тиражом 12 экземпляров вышел альманах «неподцензурой литературы». «Метрополь» печатала летом 78-го машинистка из «Юности», а одновременно шел процесс вступления в Союз писателей составителей сборника Виктора Ерофеева и Евгения Попова. Писатель Николай Климонтович, друживший с «метропольцами», приводил «симпатичный устный рассказ» Аксенова: когда в ЦК Катаева и иже с ним обнадежили с «Лестницей», тот пригласил их в ресторан «Метрополь». «И не здесь ли исток названия через полтора десятка лет позже организованного альманаха, - писал Климонтович. - Оба молодых писателя (Евтушенко и Аксенов) были сражены заказом: мэтр потребовал свежих калачей, красной и черной икры и ледяного шампанского–брют. Василий Павлович, усвоив этот урок настоящего барского шика, на деле - вполне купеческого, собирался нечто подобное устроить и на «метропольской» вечеринке». Была и другая версия названия: «Метрополь, столичный шалаш над лучшим в мире метрополитеном», - сообщалось в аннотации. Но то, что альманах стал отголоском несбывшегося катаевского журнала, подтверждает и Попов… Об этом рядом со словами о «Лестнице» писал и сам Аксенов: «“Метрополь” во многом осуществил то, что смутно мерещилось наивным юнцам молодой “Юности”». Альманах тайно переправили в Америку, в издательство «Ardis Publishing» и во Францию в «Éditions Gallimard». Он содержал как тексты «легальных» авторов (Беллы Ахмадулиной, Владимира Высоцкого, Андрея Битова и других), так и «непроходных» (например, Юрия Кублановского и Юрия Карабчиевского). Некоторые тексты уже были напечатаны (стихи Вознесенского и рассказ Искандера), а некоторые заведомо быть напечатаны не могли. Рассказ Виктора Ерофеева назывался «Приспущенный оргазм столетия»: «Женщина, не соблюдающая менструального поста, хуже фашиста. Слово МЕНСТРУАЦИЯ — одно из самых красивых слов русского языка. В нем слышится ветер и видится даль (Даль?)». Здесь же была знаменитая «Лесбийская» уже подавшего на отъезд по «израильской визе» Юза Алешковского. Трифонов уклонился от участия. Евтушенко не пригласили, вызвав его обиду – есть мнение, что Аксенов решил, что он «потянет одеяло на себя», памятуя интригу вокруг катаевской «Лестницы». Катаева тоже не позвали… Не та «весовая категория». Герой Соцтруда. «Отношение его к альманаху было сочувственное», - сказал мне Евгений Попов, и вспомнил: «В 23 года, в 69-м, я послал ему рассказы и получил ответ, написанный авторучкой. Он рассказы хвалил, но говорил, что я слишком груб и рекомендовал мне писать более изящно и не бросать основную профессию (геолога)» . Альманах направили в ВААП, Госкомиздат, издательство «Советский писатель», предложив выпустить его без цензурных правок. Презентацию («вернисаж») назначили на 21-е января в кафе «Ритм». Туда позвали работавших в столице иностранных журналистов. В этой связи 20 января авторов альманаха пригласили на расширенное заседание секретариата Московской организации Союза писателей. Как следует из стенограммы на вопрос: «Текст альманаха за границей?» Аксенов и все составители дружно воскликнули: «Нет!». Руководство СП требовало от «метропольцев» отменить «вернисаж» и не передавать альманах на Запад. Уже 25 января в эфире «Голоса Америки» издатель Карл Проффер («Ardis Publishing») заявил, что «Метрополь» скоро выйдет на английском и французском. «КГБ справедливо утверждал, что вся игра заранее была построена на обмане», - отмечал Николай Климонтович. 16 мая 79-го из Союза Писателей исключили «организаторов» Евгения Попова и Виктора Ерофеева (было принято решение не выдавать им членские билеты). В это время Аксенов, Попов и Ерофеев ехали в Крым. Последний вспоминал: «Аксенов ночью, уже за Харьковом, в своей зеленой «Волге» сказал мне, что он печатает роман «Ожог» на Западе. О, как! Я встрепенулся. По тайной договоренности с КГБ Аксенов (с ним доверительно поговорил то ли полковник, то ли генерал) не должен был печатать за границей этот весьма скверный (но тогда ценилась антирежимность) и непонятно как попавший в КГБ роман (автор дал его почитать только близким друзьям, я тоже попал в happy few). Иначе с ним обещали расправиться и выгнать из страны. Я попросил объяснений. Но, несмотря на то что за месяцы «Метрополя» я несколько вырос диссидентским званием в узком мире свободной русской литературы, Аксенов отделался неопределенным мычанием». «Все лето и осень шли переговоры с Юрием Верченко и Сергеем Михалковым (оргсекретарем правления СП СССР и председателем СП РСФСР) о том, что нас восстановят во избежание дальнейшей эскалации скандала», - говорит Евгений Попов. 21 декабря 79-го их вызвали на секретариат Союза писателей РСФСР.
«Будущий светоч демократии Даниил Гранин объявил, что в Союзе писателей нам делать нечего. «Ребята, я сделал все, что мог, но против меня сорок человек», - тихо сказал мудрый хитрый Михалков, который наперед знал, что я запомню эти слова и когда-нибудь кому-нибудь о них сообщу. Например, вам. Бондарев все заседание промолчал, лишь жестами, как глухонемой, выражая свое возмущение. Очевидно не хотел светиться в стенограмме… «Прекрасный подарок Союза писателей к столетию Сталина» - под таким заголовком на следующий день вышло наше совместное с Ерофеевым интервью в газете “Нью-Йорк таймс”». Сразу же в знак протеста из Союза писателей вышли Аксенов, Инна Лиснянская и Семен Липкин. 22 июля 1980 года Аксенов, его жена Майя, ее дочь Алена и внук Иван улетели в Париж, откуда через пару месяцев перебрались в Штаты. 20 ноября 1980 Аксенов был лишен советского гражданства. После выхода из Союза писателей Лиснянская и Липкин поселились в Переделкине у знакомой женщины (вдовы приятеля Липкина литературоведа Николая Степанова). «Неожиданно для себя оказались диссидентами, - вспоминал Семен Израилевич. - Часто встречались с прогуливающимся Катаевым, обменивались незначащими словами, но дружелюбно, что я отметил в это трудное для нас время, когда обыватели переделкинских дач и Дома творчества из числа прогрессивных старались с нами не здороваться. Однажды он подошел ко мне, похожий в своей красной рубашке на Савву Леонида Андреева, и сказал: - Я прочел вашу «Волю». Вы новатор в традиции. Большой поэт. И тут же на улице Гоголя, гуляя со мной, стал читать наизусть запомнившиеся ему строки, восхищался и лирикой, и поэмами. Замечу: о книге, изданной в Америке издательством «Ардис», составленной изгнанником Иосифом Бродским, он говорил таким тоном, как будто книга вышла в обычном московском издательстве, вещи весьма не советского содержания оценивал только с художественной стороны, как бы не замечая их политической направленности… Я понимаю, что некрасиво писать о том, как тебя хвалят, но потому так отважно, не боясь насмешек, сообщаю мнение Катаева о книге, изданной нелегально за рубежом, что мне хочется понять и изобразить сложный, как теперь принято выражаться в таких случаях, характер моего знаменитого собеседника». Вечная весна «Вечная весна в одиночной камере». Припев Егора Летова подходит как эпитафия Валентину Катаеву, одиночке, сквозь двадцатый век пронесшему постоянную память о камере смертников и называвшему свою жизнь «погоней за вечной весной»… В 60-м в Париже гадалка-турчанка (сказавшая и про осколочную рану бедра, и про будущую операцию, и про награждение золотой звездой) воскликнула: - Что же вы меня не предупредили? Это же необыкновенный человек. Это – Царь! «Царь, разумеется, по их терминологии», - добавляла Эстер, снижая пафос. Влюбленное повелевание жизнью… Наследник великой литературы. В Катаеве всегда было сочетание властности и легкомыслия, как у человека, по его признанию, с самого начала понимавшего, что он особенный. Он щедро называл свои произведения чужими полюбившимися строчками. А я назвал и эту книгу, и все восемь частей – его строчками. Он написал, что «прожил свою жизнь в счастливом дыму». Оглянувшись на петли длинной дороги, спросим себя: в счастливом ли? Кадильный сладкий дым горестного отпевания матери, чад военных пожаров, зеленовато-желтый туман газовой атаки, растаявшее облако несбывшейся любви, дымчатые тифозные видения, бронепоезда и пароходы в угольном дыму, пороховой дым расстрелов, дым кирпичной трубы Магнитки и вересковой сталинской трубки, операционный мираж, пестрый дым литпроцесса с пламенными выпадами критика Дымшица… Ничто с самого детства и до самого конца не могло заслонить его необычайно зоркий и, конечно, вопреки трагизму - радостно-детский взгляд. У Катаева была глубокая душа. И таинственная. Свою тайну он унес с собой. Обостренно одинокий, закрытый, скрывавший важную часть себя даже от близких, он заглушал страдания бравадой, буффонадой, попойками, показной беспечностью. Но и настоящей литературой. Поэтому все же дым счастливый. Жизнь воспринималась им как произведение, а значит, и принималась. Катаев – весь вызов. Он весь – слишком. Художник-маг, которому завидуют и сейчас, и чей дар не могут оспорить. Баснословно успешный, но не через карьерные интриги, а благодаря дару. В силу этого редкого дара, он был сам по себе, свободный от групп, стаек, общественного мнения. Спасатель судеб. Устроитель литературы, которая без него была бы другой. Бескорыстно открывавший и опекавший таланты. Русский человек. Потомок славных родов. Герой войны. До конца дней сохранивший офицерский государственнический инстинкт. Оболганный. Да, так. Слева и справа бормочут нелепые небылицы и однообразные байки, пытаясь представить большим грешником, чем остальные… Он был грешен, но в отличие от очень многих не разыгрывал святошу. Отрицание Катаева – унылая стайность, которая передается во времени. Наслаждение Катаевым – вечная весна. Сергей Шаргунов Вверху - Катаев в Переделкино. Фото В.Ф. Плотникова |
|
| Copyright © 2006-2019 «Агентство Политических Новостей Северо-Запад» При полном или частичном использовании материалов, ссылка на "АПН Северо-Запад" обязательна |
