 |
 |
|
|
Четвертый день я пью валокордин, держа валериану наготове. «Одной мы крови», — заявил один, и повторил другой: «Одной мы крови». С чего бы вдруг у нас, в родном углу, они подобный штамп возьми и вырой из Киплинга? Как Ракша и Балу, как лягушонок Маугли с Багирой — одной мы крови! Слышишь, бандерлог? Крутой сигнал для западного мира; я даже догадаться где-то смог, кто Маугли из них, а кто Багира… Хотя намек, мне кажется, тоньшей. В нем кроется серьезное богатство, признание — но не для всех ушей, а лишь для тех, кто сможет догадаться. Казалось бы, в тандеме разнобой, он раскололся, кризис не осиля: один доволен властью и собой, другой же написал «Вперед, Россия!» Фактически он там вернул билет. Там контур перестройки был прочерчен: там сказано, что в эти восемь лет мы были не всегда мудры, как Черчилль, — а это потрясение основ, оппортунизм, развал и мягкотелость, и значит, после этих страшных слов им подтвердить согласье захотелось. Но как, скажи? Метафорой какой связать премьер-министра с королевой? Назвать кого-то правою рукой? Но кто-то ведь окажется и левой… Нет! Чтоб связать навеки имена, чтоб выразить единство в кратком слове, они, как гайдуки у Кузмина, демонстративно вспомнили о крови. Так подтверждают дружбу искони: кровавы и темны обряды наши. Должно быть, пальцы резали они и кровь с вином замешивали в чаше.
А может — вероятнее всего, поскольку правды достоверней чудо, — имеет место кровное родство, но мы о нем не ведаем покуда? Не только клан один, но род один — так их признанье склонен понимать я. Не верю, что они отец и сын, — но, может быть, потерянные братья? Люблю тебя, индийское кино! Чего не сочиняет Иегова! Итак, один, потерянный давно, служил в администрации другого, в стране царил, естественно, развал, чреватый государственным распадом, — но брата брат по родинке узнал и посадил на трон с собою рядом! Иначе нам не объяснить никак метафору, что вкралась в речь обоих. Могли припомнить питерский юрфак, который щедро вскармливал собой их; могли припомнить невскую волну, Сенатскую с петровской бронзой веской, и чтенья круг, и общую страну, которая была еще советской, и питерских прелестных молодух, и общую о Родине заботу, и общий дух… хотя при чем тут дух? Его и нету по большому счету. Есть только кровь и почва. Потому меж них возможно все, разрыва кроме. Легко разрушить связи по уму, по возрасту, — но не родство по крови. Они родня, и нет прочней оков. Их разлучила лишь ошибка нянек. (Пока не ясно, кто у них Сурков; по слогу — брат, по методам — племянник.)
А может быть, предположу скорей, что варится нешуточная каша; что их связало кровью не своей, что эта кровь, похоже, будет наша; что, собственно, она уже течет, а кончится, как прежде, скотобойней… Но этот путь я не беру в расчет.
Я буду верить в братьев. Так спокойней.
Дмитрий Быков