 |
 |
|
|
Есть люди, прикосновение к которым сродни прикосновению к философскому камню. И при жизни и после смерти. Сразу высвечиваются достоинства и недостатки прикоснувшегося, возникает игра света и тени, отчетливо видны трещины и морщины.
Таков был Солженицын. Обсуждать его личность, его значение ринулись на страницы газет и журналов те, чье мнение его вообще никогда не могло интересовать. Некоторые из обсуждателей, несомненно, это понимают, но ведь пишут они не ради того, чтобы фамилия великого писателя еще раз впечаталась в память, а ради того, чтобы впечаталась своя. Ему то все равно, а им то жить еще да жить… И сразу стало ясно, кто есть кто.
Разумеется, в авангарде этого процесса оказался дружок и защитник фашиста Лимонова, «депутат» самозваной «национальной ассамблеи» Быков. О Солженицыне он отписался и откомментировался, по обыкновению, в один день сразу в нескольких изданиях. «Газете», «Собеседнике», «Независимой», «Комсомолке». Словам тесно – мыслям просторно. Даже очень просторно, так как их, по обыкновению, немного, они одинаковы и беспокойно кочуют, как половцы, из издания в издание уже давно. А поскольку успевать написать надо везде, а при такой скорости письма думать некогда, то этот скромный набор суется повсюду, не особенно меняясь.
Итак, путеводитель по однодневным мыслям лимоновского приятеля. Не бойтесь, их немного. Четыре. Как четыре благородные истины у буддиста.
Мысль первая. В России убеждения ничто, масштаб – все.
«Здесь на убеждения не смотрят и уважают не за них»… Только масштаб Россия по настоящему и ценит» (Газета.)
«Здесь ценятся не убеждения, а масштаб». (Собеседник).
«Россия ценит не убеждения, а профессиональную состоятельность и масштаб (НГ) (немножко разжижил и без того негустую субстанцию).
Мысль вторая. В России не любят идеологию. И пусть это, как обычно, голословное лганье (вспомним хотя бы совсем неидеологизированную сталинскую эпоху), тем не менее, как говаривал кумир Лимонова Геббельс «Врите, врите, врите – что-нибудь да останется». И врет.
«Порок системы - полная невосприимчивость к идеологиям» (Собеседник)
«Россия страна … аморфная. Здесь не уважают идеологию» (Газета)
«Россия не особенно идеологизированная, ценят не идеологов, а профессионалов» (Комсомолка)
Мысль третья. У нас на равных конкурируют палачи и жертвы.
«За право называться символом России не конкурировали бы на равных палачи с жертвами». (Газета)
«В списке кандидатов на … «Имя России» на равных соревнуются Ленин, Сталин, Николай II, Высоцкий и Грозный». (Собеседник). (То же самое, только определения заменены именами) (Собеседник).
И, наконец, все банальности вместе сошлись в журнале «Огонек» (№33) в одном абзаце и выглядит это самоподставление бесподобно. Поясню, как ему это удалось. А дело в том, что «Огонек» вышел на несколько дней позже и поэтому у лимоновца было время перетащить основные тезисы из разных файлов в один.
Итак, абзац. Полный во всех смыслах: «Россия, думается мне, совсем не идеологическая страна: здесь не ценятся ни убеждения, ни факт их наличия. (См. Мысль №2 сразу из трех газет). Палачи здесь свободно выпивают с жертвами и не могут понять: за что же это ты меня? как же это я тебя? Здесь за право называться символом Отечества свободно конкурируют Сталин и Николай II, Ленин и Иван Грозный... (Мысль №3 из двух газет. Правда по дороге из одного файла в другой куда то делся Высоцкий) Россия ценит другое—масштаб личности и силу выражения; здесь властителем дум становится тот, кто очень хорошо делает свое дело. (Мысль №1 из трех газет)». Конец цитаты. Дальше идет традиционный плач о нашей неудачливости, всегда завершающий подобные опусы.Иными словами, во всех газетах и журнале одно и то же, надерганное у себя же, только пережевано немного по-разному. Как же нужно не уважать, за какое же быдло надо держать читателя, чтобы бесконечно тасовать эту крапленую колоду и совать. Как бы вы отнеслись к хозяину, который, пригласив в гости, в десятый раз выливал бы недопитый чай назад в чайник, доливал сырой водой и поил опять всех, при том, что этот чай и в первый раз уже нельзя было пить? Но ведь так нужны деньги и слава. А пока разберутся да выплюнут да ругнутся да ответят, он уже ускачет далеко вперед, налепит везде еще одну и ту же статью, «переменив кое-где глаголы из первого лица в третье», налжет, нахамит в Интернете и никакой Ахиллес не догонит эту несогласную черепаху.
Кстати, все сказанное не значит, что у Быкова всегда все гармонично. Есть и несогласованность с самим собой, трагическая разделенность. Ах, он весь такой противоречивый. В тех же статьях в одной у людей «вместо убеждений труха» (Газета), а в другой в тот же день «у людей вместо позвоночника труха» (Собеседник). Ну, понравилось пришедшее с утра слово «труха», вот он и старается. Сам он себя относит, очевидно, к трухоустойчивым организмам. Также трудно понять, о чем все-таки книга Солженицына «Двести лет вместе». Ибо в статье «Газеты» она «не о еврейском, а о русском вопросе», а в «Собеседнике» она же «о невосприимчивости к идеологиям».
Но это еще не итог. Мысль четвертая и последняя. Лимонов – наше все.
Эту мысль дружок фашиста проводит везде при любом удобном случае. Вот и сейчас Быков «пользуясь случаем» заявил о том, что наследником Солженицына может стать только Лимонов. Пару лет назад на радио Быков уже лил бальзам на сердце истомленному сроками, неграми и малолетками страдальцу: «Солженицын не пользовался такой популярностью (как Лимонов) в массах. У него было 18 книг, а у вас 25. Лимонов: У меня не 25, а 41 книга. Быков: Простите, Эдуард Вениаминович, я отстал от жизни. (Свобода. 29.08.06.).
Кукушка хвалит петуха… Фюрер, разумеется, рад стараться. Уже заявил, что именно он и есть наследник Солженицына. «Оглядывая литературный пейзаж вокруг себя, вынужден констатировать, что оспаривать наследство Солженицына у меня некому. Поэтому я его преемник». (Грани) Не лишне здесь вспомнить, что отношение свеженазначенного Быковым наследника к наследуемой личности всегда было определенным и двусмысленностей не допускало. «Я еще в своем первом романе, в 1976 году, написал, что Солженицын — г…нюк, и своего мнения по сей день не изменил». «Он крайне неприятный персонаж, посредственный писатель, у него крайне усредненная литература для людей XIX века, образы примитивные, ничего нового в литературу он не внес. И если бы не его политическая и предательская судьба, кто знает, вспомнили бы его». «Солженицын… заслуживает, чтоб его утопили в параше. За что, спросите? За отсутствие блеска, за тоскливую серость его героев, за солдафонско-русофильско-зековские фуфайки, в которые он их нарядил (и одел бы весь русский народ — дай ему волю) — за мысли одного измерения, какими он их наделил, за всю его рязанско-учительскую постную картину мира без веселья. За все это в парашу его, в парашу!» (Дневник неудачника), - призывает фюрер с восьмилетним образованием, которого, если уж он сам объявил себя наследником, следует, по закону логики, отправить туда же за то же самое.
И невдомек Быкову (о его протеже умолчим, ибо там тяжелая форма распада личности), что одно только объявление наследником своего дружка есть подлость и плевок на могилу Солженицына, характеризующий Быкова лучше, чем все его велеречивые статейки. Давайте посмотрим, кого он объявил наследником человека, сидевшего по политической статье, прошедшего войну, произведшего переворот в сознании своим талантом, яркостью, откровенностью, получившего Нобелевскую премию, ставшего неотъемлемой частью реальной, а не выдуманной Быковыми и его подельниками русской литературы? «Мелкое насекомое, пишущее матом порнографию» (отзыв отца Солженицына о наследнике Лимонове), уголовника, шпану, промышлявшую грабежами и разбоями, сутенера, питавшегося на помойках, фюрера, писавшего «Я фашист», восхищавшегося Гитлером и Муссолини, оравшего «Сталин, Берия, Гулаг», толкавшего людей в тюрьмы, оскорблявшего и унижавшего Солженицына тогда и продолжающего сейчас.
Для чего это делается – понятно. Прежде всего ради пиара своего дружка и аванса на будущую поддержку. Также ради того, чтобы в очередной раз всунуть читателю серию штампов о неудачливой России, постоянно вылезающей из примитивного шаблона, которым он ее меряет. И чтобы просто полгать «под Солженицына», заявить, а то и погрозить (сколько их уже было, его «заявлений», угроз, окриков. И в прокуратуру о «межпоколенческой розни». И девушке-студентке на покойной передаче грозился «мы с вами еще встретимся». И «защищать эту нашу свободу зубами, когтями и всеми иными подручными средствами» собирался. (Собеседник, лето 2002)). Все втуне. Хвалилась синица море зажечь. Да и много ли защитишь лганьем и болтовней?», - считает лидер православного корпуса движения «Наши» Борис Якеменко.
Якеменко назвал эту статью «мародеры». Между тем первыми после смерти Солженицына к нему примазались единороссы во главе с Борисом Грызловым. Так, спикер Госдумы заявил, что «интерес, который участники внутрипартийной дискуссии проявляют к творчеству Александра Солженицына, заслуживает поддержки». «Напомню, что в программных документах "Единая Россия" уже заявляла о приоритете сбережения народа, то есть партия уже опирается на идеи Александра Солженицына в своей работе. Наследие Солженицына будет востребовано нашей Партией и в дальнейшем, в первую очередь для укрепления нашей идеологической базы», - считает Грызлов. Ну и кто тут мародер?